Теперь там поселок «Текстильщик». Но любознательные и пытливые туристы могут отыскать дом Третьякова и Перова. Им помогут и книга А. П. Боткиной «Павел Михайлович Третьяков», где помещено фото Куракина, и рассказы старожилов.
Аксаковы в Абрамцеве
На низком берегу быстротечной серебристой речушки сидел старик. Сапоги на его толстых, как тумбы, ногах вдавливались во влажный песок. Он часто и легко выдергивал упругое удилище и спокойно-бережно, как срывают яблоки, снимал трепещущего окуня, опускал в ведро, и монолитно-могучая спина его оставалась неподвижной.
А невдалеке копошился с удочкой тощий человечек в сюртуке и брюках горохового цвета. Не клевало у него, да заели еще рыболова комары. Он дрожащими руками то и дело дергал свой прутик и вновь хлестал им по водному зеркалу. Наконец, не выдержав, человечек на цыпочках, нелепо размахивая руками, подкрался к старику. Долго наблюдал круглыми восхищенными глазами. Пролепетал:
- Извините, милостивый государь. Но, будучи не в силах скрыть свое восхищение и, так сказать, восторженности, желаю засвидетельствовать свое нижайшее почтение. Я владелец усадьбы соседней - Канифоленский Иван Павлович.
- А я, - раздался могучий сип, - Аксаков Сергей Тимофеич, Сергей Тимофеич Аксаков.
- Скажите, любезнейший, отчего это мне окуньки не даются? - вкрадчиво пролепетал голосок, и обладатель его вновь восторженно глянул на широкое ведерко, где краснопарусными кораблями ходили окуни.
Не повернув могучей головы, Аксаков взял его удочку, снял червяка, из которого чернело жало крючка, отер заскорузлые пальцы о траву, вскинул мохнатую бровь на человека и… крак… крак… сухой треск - и изломанный прутик плывет, не погружаясь, по течению, мимо обескураженного человечка.
- Это, сударь, не уда, а срамота. Извольте прийти ко мне в Абрамцево на чашку чая. Подберу вам уду, - и старик свистнул, удивительно точно подражая звуку забрасываемой лесы.
Встал, остались на песке правильные четкие вдавлины от сапог. Погромыхивая ведерком, медленно, величаво шел от берега, и чуть шевелились от ветерка сивые волосы из-под картуза.
Вот он дом - серый, деревянный, двухэтажный посредине, одноэтажный по бокам, средней руки помещичий дом, неказистый сравнительно с мраморно-колонными, отбрасывающими розоватые блики, как у иных. Неказист, зато уютен. Доходов немного, но недаром старик под веселую руку сказал: «Конечно, много нет дохода, Да здесь не о доходе толк».
Толк здесь был в ином. В мошне имелась малая толика денег, сколоченных бережливым стариком за всю жизнь, лишенную роскоши, хоть и вышел он из крепкой помещичьей семьи. Зачастившие летом в Абрамцево сыновья Константин да Иван привозили ораву молодых и горячих в своих убеждениях людей. И мошна худела, туже стягивалась веревкой, уходила на хлебосольные столы, на удобства и уют этим молодым да горячим.
Вот и сегодня, подходя к дому, старик услыхал знакомые голоса сыновей и братьев Киреевских. Как всегда, шел оживленный спор. Чуткое ухо уловило еще два новых - звонкий, чистый и - норвистый, глуховатый.
Ба, да неужто это сам Николай Васильевич Гоголь? Сердце старика радостно дрогнуло. Преодолевая неуклюжесть, он победил на одеревенелых ногах, с шумом распахнул одну, другую дверь… Так и есть: на фоне темной спинки дивана рисовался единственный, неповторимый профиль Гоголя.
Потом было как обычно.
- Хороши у вас окуньки, Сергей Тимофеич, - похваливал Гоголь. - Я таких и не едал, хоть и чревоугодник яростный.
- Ежели бы да сюда да мелко накрошенных шампиньончиков бы, как в былые, в Уфимской… - мечтал Аксаков.
- Грех, грех вам на душу, что не напишете хронику своей жизни. Мне бы ваш жизненный опыт!… - волновался Гоголь.
Аксаков недоверчиво глянул на этого, похожего на аиста, как бы клевавшего рыбу, человека, и понял, что да, написал бы тот книгу, от которой дрогнул бы мир.
- Нет, Сергей Тимофеич, я вправду говорю. - Нота кристальной искренности задрожала в глуховатом голосе. - И это опишите, - ткнул вилкой в тарелку, - как рыбку удите. Нужно нам, русским, и об этом писать. Да с вашей наблюдательностью-то… - II капризно отставил тарелку. - Не напишете?
- Ну, ну, попробую.
- То-то же. - И, придвинув тарелку, «клюнул» снова. После собрались в тесный кружок.
Окна стали синими.
И уж, конечно, там, где был Хомяков, звучал страстный спор. Опять, не успели еще усесться, он поднял свою излюбленную тему - идею воссоединения западных славян с Россией. Вспоминая о противниках, он, по выражению Герцена, «боец без устали и отдыха, бил и колол, нападал и преследовал, осыпал остротами и цитатами».