Легенда, похожая на быль
Стоял душный летний день предпоследнего в XVIII веке года - 1799. В зеркальной глади огромного пруда недвижно отражался широкий господский дом и ажурный мост. К вечеру подул ветерок, жара стала спадать, и это очень радовало хозяина усадьбы Марфино, графа Салтыкова. Еще бы, из Москвы, из окрестных имений должны были приехать гости к вечернему театральному представлению.
И вот уже на аллеях парка показались кареты и экипажи. Гостей понаехало немало.
Сегодня давался водевиль под названием «Только для Марфина». Хозяину очень нравилось такое название - ведь оно значило, что пьеса написана лишь для него и ее не будут ставить больше нигде. Да и сочинителем был знаменитый литератор Николай Михайлович Карамзин. Он сидел тут же, в первых рядах, среди чад и домочадцев Салтыкова, и перед началом представления вынужден был - ори настойчивых аплодисментах - вставать и кланяться.
Потом Карамзин куда-то исчез, и пронесся слух, что господин сочинитель сам будет играть в спектакле. И правда, зрители, несмотря на грим, узнали его в роли самого хозяина Марфина графа Салтыкова. По ходу водевиля он улаживал все неприятности. А хор так называемых поселяя - в нем участвовали крепостные крестьяне Салтыкова, одетые в русские одежды, - исполнял на сцене такую песню:
«Как не петь нам? Мы счастливы!
Славим барина-отца.
Наши речи не красивы,
Но чувствительны сердца».
Пьеса закончилась, и публика, стоя, приветствовала автора. Он вышел на сцену и снова раскланялся. Но хозяин предложил посмотреть еще один водевиль, на этот раз на французском языке.
С одпой из скамей тихо и незаметно поднялся молодой человек - ему надоело слушать и смотреть. Он подошел к старой церкви и невольно залюбовался стройностью ее очертаний. Затем взгляд его упал на невысокий памятник за оградой церкви. Он силился прочитать надпись, но в сумерках не смог.
В это время появилась фигура со свечой, и молодой человек узнал старого дворецкого. Оказывается, тог шел, чтобы в маленьком флигельке приготовить постель одному из гостей.
Молодой человек спросил, чья это могила и что написано на камне. Вместо ответа старый дворецкий поднес свечу к плите, и вот что можно было разобрать:
«Архитектор Владимир Белозеров, скончался под розгами в лето от Рождества Христова 1707. Прими, господи, душу раба твоего».
- Раньше здесь камень другой лежал, - охотно пояснял дворецкий. - Серый замшелый камень, на нем никакой надписи не было. Да мы-то знаем, кто под ним лежит. Ну, а как наш барин не очень-то жалует Голицыных, - надо сказать, что допрежь они владели Марфином, - то наш и повелел эту надпись высечь. Дескать, вот, мол, какие у нас довольные крестьяне - пастушки пляшут, и какие у вас несчастные - до смерти засеченные. А ведь что завтра-то будет…»
Тут старый слуга вдруг испугался ненароком сорвавшихся слов, рука его задрожала и чуть не выронила свечу. Но молодой человек обнял старика и просил рассказать историю архитектора Белозерова. Старик начал рассказывать.
Владимир Белозеров сызмальства помогал приглашенному архитектору в постройке господского дома. Выказав недюжинные дарования к черчению и рисованию, был послан Голицыным в заморские земли для обучения разным наукам и, пробыв там пять лет, вернулся домой.
Низкая изба с убогой, обветшалой утварью, запах свежей соломы, приятный и чуть терпкий аромат сена, родная деревня… Зеленые лапы елей, чуть покачиваясь, кивают из ближнего леска, снег, снег слепит, сверкает. Небо, ах, какое небо на родной стороне! Как же раньше не замечал он всей этой красоты? И убогие, убогие хижины… Почему они стоят посреди великолепия лесов? Другие жилища должны быть тут…
Он вздрогнул и руки его легли на листок бумаги, находившийся па лавке. Приспособил чистую доску, что покрывала кадку, и начал рисовать. Зачеркнул, опять провел несколько линий. Нет, никак не выходит, видно, не привык еще, не освоился с родными местами. Все не то.
Прошел месяц, уже масленица подходит, господа как будто забыли про него, на работу не посылают, к себе не зовут. Перед самой масляной пришел баринов приказчик Евсейка, нетерпеливо стукнул кнутовищем в дверь. В избу не вошел - велел к барину идти. Барские хоромы - заповедная для холопов сторона. Слонялась там только челядь да изредка туда привозили провинившихся. Другие весь век прожили, а барина в его доме так и не видели, разве что на охоте.
Без страха шел Владимир к барину, хотелось работать, рисовать, чертить, как в Париже, одобрения получать, но самое заветное желание - увидеть творение рук своих, влитое в это небо, деревню, далекий бор.