У восточной стены Вяземского храма есть памятник-колонна из серого камня. Вершина его часто украшается скромными букетиками полевых цветов - пионеры окрестных лагерей приносят их на могилу малолетнего брата Пушкина. На памятнике надпись - «Под сим камнем покоится Николай Сергеевич Пушкин. Родился 1801 марта 26, скончался 1807 июля 30 дня».
Мы почти ничего не знаем об этом мальчике, но, конечно, смерть его явилась трагедией не только для родителей, но и для Александра, почти его сверстника. Ведь они вместе гуляли и играли в захаровских лугах.
История сохранила нам еще несколько эпизодов захаровского детства Пушкина. В доме жила дальняя родственница, психически больная девушка. Однажды она бросилась к Александру с криком: «Братец, меня принимают за пожар!» Выяснилось, что по предписанию некоего эскулапа ее лечили испугами и с этой целью провели в комнату пожарную кишку. Пушкин успокоил девицу, уверяя, что она прекрасна, как цветок, а цветы ведь тоже нуждаются в поливке.
На всю жизнь болезненно запомнил Пушкин оскорбление, нанесенное ему воспитателем Шеделем. Восьми лет Александр уже пробовал писать стихи. Гувернантка отняла заветную тетрадь и показала воспитателю. Тот прочитал несколько стихотворений и захохотал. Мальчик бросил начатую поэму в печь и долго не мог забыть обиду.
С 1805 по 1810 год Пушкины жили в Захарове каждое лето. Биографы установили, что там они провели и зиму 1808/09 годов. Летом 1811 года дядя будущего поэта и сам поэт, Василий Львович Пушкин, повез племянника в Петербург для поступления в открывающийся Царскосельский лицей.
А в 1830 году Пушкин неожиданно посетил Захарово. Если сейчас дорога эта из Москвы занимает какие-нибудь 40 минут, тогда тратилось полдня. Путешествие это очень удивило мать поэта.
«Вообрази, - пишет дочери Надежда Осиповна Пушкина 22 июля 1830 года, - он совершил лотом сентиментальное путешествие в Захарово, отправился туда один, лишь бы увидеть места, где провел несколько годов своего детства».
Что же, если путешествие в страну, где протекали лучшие часы его детства, можно назвать сентиментальным, - пусть будет так. Но ведь далеко не каждый способен на такую сентиментальность! Пушкин накануне женитьбы прощался со своей молодостью, символом которого служило ему Захарово.
Тут он увидел дочь Арины Родионовны, Марью Федоровну. В конце прошлого века один из биографов Пушкина побывал в Захарове и встретился с ней. Вот что она ему рассказала:
«Приезжал он ко мне перед тем, как вздумал жениться. Я, говорит, Марья, невесту сосватал, жениться хочу… И приехал это прямо, но по большой дороге, а задами… Я это сижу: смотрю, тройка! Я этак… А он уже ко мне в избу-то и бежит…» «Все наше решилось, - сказал он Марье, - все поломали, все заросло!»
Биографы Пушкина находят прямую параллель захаровской поездки с отдельными мостами из «Истории села Горюхина». Нет сомнений, что это о своем путешествии в Захарово говорит он такими словами повести:
«…Нетерпение вновь увидеть места, где провел я лучшие свои годы, так сильно овладело мной, что я поминутно погонял своего ямщика».
Читая другое место повести, мы словно присутствуем при встрече Пушкина с захаровскими крестьянами в его приезд 1830 года:
«Я был тронут до глубины сердца, увидя знакомые и незнакомые лица - и дружески со всеми ими целуясь: мои потешные мальчишки были уже мужиками, а сидевшие некогда для посылок девчонки замужними бабами. Мужчины плакали. Женщинам говорил я без церемоний: «Как ты постарела», - и мне отвечали с чувством: «Как вы-то, батюшка, подурнели».
Один из исследователей справедливо утверждает, что такая теплая встреча Пушкина с дворней могла быть только в Захарово. В другой повести того же 1830 года - «Барышне-крестьянке» Пушкин не случайно упоминает «захарьевских» и «хлупинских» мужиков. Деревня Хлюпино соседствует с Захаровом.
Помимо «сентиментального» путешествия, была еще и творческая, деловая причина для посещения сельца. Он, несомненно, заезжал в Большие Вяземы, да и не мог их миновать, ибо они находились на проезжей дороге. Поэт был полон мыслей о написанной им за несколько лет до этого трагедии «Борис Годунов». Как раз в 1830 году он добился разрешения цензуры на печатание этого произведения. Между тем у него зрел уже новый замысел, связанный с эпохой «смутного времени», о чем свидетельствует его письмо к Н. Н. Раевскому. Ему снова захотелось увидеть и Большие Вяземы - своеобразный памятник эпохи Бориса Годунова и Лжедмитрия.