Переворачивается еще одна карта.
— Вскоре тебе встретится прекрасная брюнетка.
— Чертова арабка! Только не это, Чиб, скажи, что это неправда!
— Вскоре тебя ожидают великие почести.
— Чиб получит премию!
— Если получу премию, мне не надо будет ехать в Египет, — говорит Чиб. — Мадам Трисмегиста, при всем уважении к вам, вы все врете.
— Прошу не издеваться, молодой человек. Я не вычислительная машина. Я настраиваюсь на частоту твоих душевных колебаний.
Щелк: еще одна карта.
— Большая опасность грозит тебе — и твоему телу, и твоей душе.
Чиб говорит:
— Я подвергаюсь ей по крайней мере раз в день.
Щелк.
— Близкий тебе человек умрет дважды.
Чиб бледнеет, потом овладевает собой и говорит:
— Трус умирает тысячу раз.
— Тебе предстоит путешествие во времени, ты вернешься в прошлое.
— Ну и ну! — говорит Рыжий Ястреб. — Этак вы превзойдете саму себя, мадам. Осторожней, а то наживете психическую грыжу и придется носить бандаж, чтобы она не вывалилась.
— Смейтесь, если нравится, негодяи! — говорит мадам. — Есть иные миры помимо нашего. Карты не могут обманывать, особенно если они в моих руках.
— Гобринус! — зовет Чиб. — Еще кувшинчик пива для мадам!
Юные Редисы возвращаются к столу — это диск без ножек, его удерживает в воздухе гравитационное поле. Бенедиктина бросает гневный взгляд в их сторону и начинает перешептываться о чем-то с другими среднелетками. За столиком по соседству сидит Пинкертон Легран, агент госорганов, лицом к ним, чтобы фидеокамера захватывала их сквозь пиджак с секретом: материя просвечивает только в одну сторону. Все знают, что он следит и подслушивает. Он знает, что они знают, и уже докладывал об этом своему начальству. Он хмурится, увидев, что входит Фалько Аксипитер. Леграну не нравится, что агент из другого управления суется в дело, которым занимается он. Аксипитер даже не смотрит на Леграна. Он заказывает чайничек чая и притворяется, что кидает в него таблетку, которая, реагируя с дубильной кислотой, производит попводяру — по.
Руссо Рыжий Ястреб подмигивает Чибу и говорит:
— Так ты считаешь, что действительно можно парализовать жизнь всего Лос-Анджелеса одной бомбой?
— Тремя бомбами! — говорит Чиб так громко, чтобы фидеокамера Леграна записала его слова. — Одна под пульт управления на опреснительном заводе, вторая — под дублирующий пульт, третья — на распределитель большой трубы, которая подает воду в резервуар на Двадцатом горизонте.
Пинкертон Легран бледнеет. Он допивает залпом свое виски и заказывает еще порцию, хотя выпил он уже изрядно. Он нажимает кнопку на фидеокамере для срочной передачи сверхсекретной информации. Лампочки мигают малиновым светом в Главном управлении; трезвонит звонок; начальник просыпается так резко, что падает со стула.
Аксипитер тоже все слышит, но остается неподвижным, с мрачным лицом, нахохлившись, похожий на диоритовое изображение ястреба из гробницы фараона. Одна мысль владеет им, его не отвлечь разговорами о затоплении Лос-Анджелеса, даже если начнется их осуществление. Выслеживая Старика, он пришел сюда в надежде использовать Чиба в качестве отмычки к дому. Одна «мышь», как он называет преступников, за которыми гоняется, — одна «мышь» приведет в нору другой «мыши».
— Как думаешь, когда мы сможем приступить к действиям? — спрашивает Хьюга Уэллс-Эрб Хайнстербери, писательница-фантаст.
— Примерно через три недели, — отвечает Чиб.
В Главном управлении начальник полиции проклинает Леграна: зачем тот побеспокоил его? Тысячи молодых парней и девиц выпускают пар, сочиняя заговоры, диверсии, убийства, мятежи. Он не понимает, зачем эти юные негодяи ведут подобные разговоры, ведь им выдают все, что надо, и бесплатно. Будь его воля, он побросал бы их в каталажку, чтобы их там попинали для острастки.
— А после всего придется рвануть куда-нибудь в глушь, — говорит Рыжий Ястреб. Его глаза блестят. — Скажу вам, ребята, лучшее в мире — быть свободным человеком, жить в лесу. Там ты по-настоящему личность, а не овца в безликом стаде.
Рыжий Ястреб верит в этот заговор по уничтожению Лос-Анджелеса. Он счастлив, потому что, пребывая в объятиях Матери-Природы, истосковался, хоть и не признается в этом, по интеллектуальному общению. Другие дикари слышат приближение оленя за сто шагов, вовремя замечают гремучую змею в кустах, но они глухи к поступи философской мысли, к шелестению Ницше, распевам Рассела, гоготанию Гегеля.
— Необразованные свиньи! — говорит он вслух.
Остальные спрашивают:
— Что?
— Ничего, ребята, послушайте, вам-то хорошо известно, как хорошо жить в лесах. Вы были в Корпусе охраны дикой природы…
— Я был в отряде Д-4, — говорит Омар Руник. — Я подхватил сенную лихорадку.
— Я работал над своей второй диссертацией, — говорит Гиббон Тацитус.
— Я был в оркестре Корпуса, — говорит Сибелиус Амадей Йегуди. — Мы выезжали на природу только давать концерты в лагерях, но это случалось редко.
— Чиб, ты тоже был в Корпусе, тебе нравилось там, правда?
Чиб кивает, но говорит:
— Когда ты в новоамериндах, приходится тратить все свое время на то, чтобы выжить. Мне некогда было рисовать. И кто увидит в лесу мои картины, даже если б у меня и выпала свободная минута. В любом случае такая жизнь не годится для женщины или ребенка.
Рыжий Ястреб явно обижен, он заказывает себе виски, смешанное с по.
Пинкертон Легран не хотел бы прерывать прослушивание, но давление в мочевом пузыре становится невыносимым. Он направляется в комнатку, которая используется в качестве нужника для клиентов. Рыжий Ястреб, у которого отвратительное настроение, вызванное тем, что друзья его не понимают, выставляет ногу. Легран спотыкается, валится вперед, стараясь удержать равновесие. Бенедиктина тоже подставляет ногу. Легран падает лицом на пол. У него больше нет необходимости посещать сортир, разве чтобы помыться теперь.
Все, кроме Леграна и Аксипитера, хохочут. Легран вскакивает, сжав кулаки. Бенедиктина не обращает на него внимания, она направляется к Чибу, подруги следуют за ней. Чиб напрягается. Она говорит:
— Извращенец, скотина! Ты говорил, что засунешь в меня только палец.
— Ты повторяешься, — отвечает Чиб. — Сейчас самое важное: что будет с ребенком?
— Твое какое дело? — спрашивает Бенедиктина. — Насколько тебе известно, ребенок, может быть, и не твой!
— Я бы вздохнул с облегчением, если б он не был моим, — говорит Чиб. — В любом случае нужно учитывать мнение и самого ребенка. Возможно, ему хочется жить, пусть даже с такой матерью, как ты.
— Жить этой жалкой жизнью! — выкрикивает она. — Лучше я сделаю ему одолжение: сейчас иду в больницу и избавляюсь от него. Народный фестиваль — это мой шанс, и из-за тебя я могу упустить его. Теперь мне не добиться большого успеха. Туда соберутся представители фирм со всего мира, а мне не удастся спеть перед ними!
— Ты врешь, — говорит Чиб. — Ты же разодета для выступления.
У Бенедиктины красное лицо; ее глаза широко раскрыты, ноздри раздуваются.
— Ты испортил мне настроение! — кричит Бенедиктина. — Эй, послушайте все этого нытика! Этот великий художник, этот образец достоинства, наш божественный Чиб, у него не встает, пока над ним ртом не поработаешь!
Друзья Чиба переглядываются. О чем вопит эта сучка? Как будто секрет какой раскрывает.
«Некоторые особенности религии панаморитов, столь презираемой и поносимой в двадцать первом веке, стали обыденным явлением в наше время. Любовь, любовь, любовь физическая и духовная! Недостаточно просто поцеловать или обнять своего ребенка. Возбуждение половых органов младенца разговорами со стороны родителей или родственников привело к возникновению некоторых весьма любопытных условных рефлексов. Я мог бы написать целую книгу об этом явлении середины двадцать второго века, и, возможно, так и сделаю.»
Из «Частных высказываний» Старика.