Показав на кричащий галстук, Мейлин спросила:
– Это для вашего отца?
– Нет, для дедушки по материнской линии. – Алисон еще раз критически оглядела галстук. – Впрочем, он ярковат даже для него.
Словно в ответ на ее слова, Мейлин позволила своим пальцам пройтись по шелковистой ткани галстука самой консервативной расцветки. Позволила им? Нет, глупые пальцы сами впились в галстук, у них почему-то появилось непреодолимое желание коснуться чего-нибудь, что будет носить Гарретт Уитакер… или дедушка Алисон.
Дедушка… эта мысль застала Мейлин врасплох. Ей всегда не хватало бабушки и дедушки, проглоченных бушующим морем, она любила их и горевала об их гибели. Но почему-то ей никогда не приходила в голову мысль о родственниках по другой линии, которые могли оказаться живыми.
Этот галстук, которого она сейчас касалась, мог бы носить ее дедушка. А бабушка? Мейлин погладила кашемировые свитера. И, словно ее пальцы заранее знали ответ, она выбрала бледно-розовый, а не ярко-красный.
– Яркие тона предпочитает ваша бабушка по материнской линии?
– Уиттакеры вообще более консервативны по сравнению с Паришами, – кивнула Алисон.
«Консервативны». Это слово резануло слух Мейлин, вонзившись в сердце, как зазубренный кинжал. Старая рана обнажилась, и в голове закружился рой мучительных мыслей: а ведь незаконнорожденная внучка, наполовину китаянка, это не очень-то соответствуют консервативным представлениям о морали? Интересно, неужели ты думаешь, что твои родственники-Уитакеры будут рады, если узнают, что вещей, которые им предстоит носить, касалась рука такой внучки? Представь себе! Разумеется, они будут носить подарки от своей златовласки, только сначала очистят их.
Мейлин внезапно ощутила, что мягкий кашемир превратился под пальцами в стекловату, врезающуюся острыми гранями в ее нежную кожу. Мейлин отдернула руку и чтобы утихомирить боль, потянулась за небольшой стопкой фотографий, лежавших неподалеку от фарфоровых статуэток. Первая была очень милой и успокаивающей: рассвет над заливом Виктории. Мейлин стала рассматривать снимки дальше и скоро начала успокаиваться. В ней снова взяла верх актриса, она почувствовала, что может снова смотреть на Алисон и улыбаться… потом она взяла последнюю фотографию. Этот снимок снова вывел Мейлин из душевного равновесия.
Совсем недавно прошел праздник Голодных духов, китайский аналог Дня всех святых. В это время на двадцать четыре часа открывались двери преисподней, и голодным духам янь ло было дозволено странствовать по земле. Чтобы задобрить их и уберечься от них, живые готовили для них обильное угощение и одежду, благовония и ароматические палочки, сжигали жертвенные деньги.
Пир для голодных душ завершался парадом миниатюрных «кораблей душ» в гавани. На каждой лодочке горела свеча, и их было столько, что они освещали знамя на последней лодке с надписью «сюнь фэн дэ ли» – «Успокоить ветра и обрести выгоду».
Глядя на фотографию этой флотилии, Мейлин внезапно вспомнила самое ужасное в своей жизни – день, когда она узнала правду об отце, день, когда умерла лучшая часть ее души, и появились призраки, жестокие уроды, готовые ранить других – так же, как ранили когда-то ее.
Лишь однажды Мейлин позволила этим духам вырваться на поверхность, чтобы терзать ее любимую маму. Но они вовсе не удовлетворились одной жертвой, не хотели уплывать в озаренное свечами закатное небо. Она знала, что они все еще дремлют в ней. Она поклялась, что никогда больше не выпустит их на поверхность – никогда больше врата ее личного ада не отворятся.
И вспомнив об этой клятве, Мейлин снова обрела силы посмотреть в глаза Алисон.
– Прекрасные фотографии, Алисон. Я хотела бы увидеть и другие ваши работы. Или они уже в хранилищах внизу?
– Да, здесь ничего не осталось, – пожала плечами Алисон. – Я храню негативы в асбестовых коробках, хотя это вроде бы излишняя предосторожность. Но если вы хотите на них посмотреть…
– Конечно, хочу!
После этого они еще почти час провели в фотолаборатории Алисон. Хотя некоторые фотографии вызвали у Мейлин болезненные воспоминания, она старалась сконцентрироваться на необычайном таланте сестры… так что, когда они вернулись из лаборатории, в ее сердце снова поселилась надежда.
«Я способна на это, я могу общаться с Алисон, справиться со своим горем и…»
За те несколько секунд, что они шли от дверей лаборатории в гостиную, небеса Гонконга разверзлись, и на землю тяжелыми струями хлынул дождь, размывая городские огни, сливая вместе все краски города.
– Посмотрите, дождь! – воскликнула Алисон. – Как мило!
– Мило? – недоверчиво повторила Мейлин, поразившись тону собственного голоса и значению своих слов. Только что она успокоилась, овладела собой; а теперь? Неужели кто-то из ее духов вырвался наружу? «Нет, – ответила она себе, – это нечто другое». И тем не менее, она причинила боль Алисон, на ее лице читалось смущение, недоверие и испуг. Теперь оно напомнило лицо Джулианы, когда та увидела внезапное превращение своей милой дочери в жестокого врага. И тогда Мейлин услышала свой голос, произносящий те слова, которые когда-нибудь она скажет своей матери:
– Извините, Алисон.
– Ничего!
– Нет, нет, – нахмурилась Мейлин. – Наверное, я не гожусь для компании.
– Что случилось, Мейлин? – осторожно поинтересовалась Алисон. – Что-нибудь с «Нефритовым дворцом»?
– Нет, скорее, со мной. Скоро у меня начнется период. – Она еще сильнее нахмурилась и торопливо добавила: – Я, конечно, понимаю, что предменструальный синдром не может служить извинением, но это какая-то слабость… какая-то ошибка конструкции.
– Возможно, это действительно ошибка конструкции, – согласилась, улыбаясь, Алисон, – но это вовсе не слабость. Это просто происходит время от времени… это просто физиология.
– Я часто думаю, только ли это физиология? У меня так сильно повышается эмоциональная чувствительность, я просто схожу с ума. Только сегодня вечером, например, мне показалось, что все чертежи, сделанные за две недели, никуда не годятся, и нужно их уничтожить. Потом я посмотрела на календарь и поняла: дело в моем периоде.
– Наверное, вам здорово полегчало.
– Да, чертежи уцелели. Я пересмотрю их через несколько дней.
И наверняка убедитесь, что они в полном порядке.
– Хотелось бы верить. А как вы, Алисон, у вас так бывает?
– Нет, я не припомню, чтобы это было. С восемнадцати лет я на противозачаточных пилюлях. Так что у меня, наверное, изменился гормональный баланс.
Мейлин удалось не подать виду, насколько ее удивило то, что Алисон принимает противозачаточные пилюли. В наши дни не встретишь двадцатисемилетних девственниц, однако если бы Мейлин вообразила, что такие существуют, она не могла бы найти более невинного, более чудесного существа, чем Алисон. Мейлин полагала, что Алисон подарит себя только тому человеку, которого полюбит на всю жизнь. Наверное, она ошиблась, ведь именно в тот год, когда она покинула Гонконг, ее сестра начала принимать противозачаточные пилюли!
«Интересно, могут ли сестры обсуждать секс? И неужели для Алисон это такое наслаждение, что она занимается им так часто, что помогают только противозачаточные средства?»
Мейлин осторожно подняла эту тему:
– Но ведь восемнадцать лет – это рановато для пилюль.
– Да, но мне рекомендовали начать принимать их как можно раньше. У меня были очень тяжелые менструации, но так как я никогда никому об этом не говорила, никто и не знал. И как раз за неделю до того, как идти в колледж, я слегла.