Я рассказала про них Джо и добавила то, что знала о традициях семьи.
Затем шла моя мать, родившаяся сто одиннадцать лет назад, умершая двадцать семь лет назад. И кузина, чье имя я не могу припомнить, но знаю, что она была очень амбициозной. Увы, ее амбиции так и остались нереализованными, а она хотела иметь «Роллс-Ройс» с шофером, который возил бы ее из магазина в магазин. Эта кузина… как же ее звали? Ну, словом, она стала миссис Хендерсон, женой бухгалтера, и однажды даже съездила на «Золотой стреле» в Париж. Без «Роллс-Ройса», без шофера.
Но было и другое фото миссис Хендерсон — то, которое я так хорошо помнила, потому что оно было очень нетипичным, неформальным, где она стояла возле своей швейной машины. Она стояла в профиль, слегка наклонясь, тоненькая и красивая. Кто-то с фотоаппаратом застал ее рассматривающей бобину любимой ею машины «Зингер» с ножным приводом. Что-то было не так с машиной, и миссис Хендерсон — как же ее имя? — напряженно разглядывала ее. Чарующая фотография. Куда-то она исчезла. Кто-то ее забрал.
Я вспомнила теперь: то же произошло и с несколькими другими. Моя бабушка по отцу, еврейка из Литвы, очень светлая и похожая на польку, со взбитыми волнистыми волосами, ничуть не похожая на еврейку — не то что мой дедушка с его очаровательной улыбкой в бороду, — он был так похож на моего отца, который, однако, был всегда выбрит. Не было и прелестной фотографии моей бабушки Генриетты. Я хорошо помнила ее на фотографии, хотя никогда не видела в жизни. Я помнила широко расставленные глаза, очень похожие на мои. Голубые глаза. Куда она исчезла?
Я думала обо всех, кто спал в гостевой комнате, и о тех, кто был неподалеку. О десятках, накопившихся за долгие годы, друзей. Кому интересны эти ничего не значащие фотографии? Поскольку я писательница, журналисты частенько добывали мои фотографии без разрешения, но кому нужны эти викторианские и эдвардианские снимки, не имеющие художественной ценности?
Я сосредоточила свое внимание на пачке оставшихся фотографий. Они были неплохо подобраны, чтобы проиллюстрировать мое происхождение и в некоторых случаях мои воспоминания. Я передала их Джо и убрала остальные. Мне надо было подумать о другом.
Дамиан де Догерти — о господи, я пять лет не думала о нем. Когда-то он заботился о том, чтобы я думала о нем каждый месяц, если не каждый день. В то время я жила в Париже.
Согласно его рассказам — или, вернее, одному из его рассказов, — его семья происходила из ирландских гугенотов, бежавших во Францию; члены семьи состояли потом на службе у Марии-Терезии Австрийской, которая пожаловала им сан принца. Будучи людьми скромными, они согласились быть просто баронами, и он, последний оставшийся в живых член семьи, звался бароном Дамианом де Догерти.
Дамиан, должна сказать, был презабавным человеком. То есть он был забавным за обеденным столом и менее забавным во всех других местах. Он был положительным нудотой на пляже — он мог вдруг уйти, кем бы ни был его компаньон (а он был любителем не только противоположного пола), и отдать свое хорошее стройное тело странным богам, которые появляются из сверкающего моря.
Одной из многих, характерных для него любопытных особенностей была привычка неожиданно засыпать. По-моему, это называется нарколепсией. Это могло произойти на спокойной встрече друзей, скромно выпивавших, сидя за столом; это могло произойти в библиотеке, где он делал выписки из книги (он любил учиться), или когда он сидел рядом с вами на диване. Внезапно он засыпал. Это был вполне здоровый сон, и со временем друзья перестали волноваться. Мне эта его особенность всегда представлялась реакцией на реальность — все происходило в один миг. Я считала, когда он сталкивался с чем-то неприемлемым, он просто выключался. Я по-прежнему думаю, что его сон — по крайней мере частично — объяснялся психологическими проблемами.
В начале знакомства с Дамианом я принимала его историю за чистую монету. На конвертах писем я писала: барону де Догерти, как ни странно это звучало. Его имя не значилось ни в одном из справочников титулованных особ и старых европейских семей, хотя он утверждал, что где-то числится. Эта информация, которой я не искала, так и осталась непроверенной мной. Согласно тем, кто знал его несколько лет назад, он был женат на богатой девушке-перуанке. Но пути их разошлись. Говорили, что она — талантливый фотограф, все еще практикующий в Париже. Я восприняла этот факт не раздумывая — лишь впоследствии у меня появилась причина вспомнить об этом.
А он некоторое время занимался генеалогией. Я знала, что у него много французских и итальянских друзей. Некоторые из последних пришли в восторг, узнав, что Дамиан «обнаружил» их благородное происхождение. Они могли теперь тоже именовать себя «баронами».