— Полагаю, это оживит ваши воспоминания, Сибилла. Я про все эти мелкие подробности. Все ведь так быстро забывается.
— О да, — согласилась Сибилла и добавила: — Но я, знаете ли, многие детали хорошо помню.
— Да неужели?
«Не хотелось бы, — подумала она, — чтобы они прицепились к этим моим словам».
Молодой человек отошел от проектора, намотав на расставленные руки несколько футов пленки.
— А этот парень со светлыми волосами — ваш муж, миссис Гривз? — спросил он Сибиллу.
— Сибилла очень рано потеряла мужа, — негромко, скорбным голосом сообщила ему хозяйка.
— О, прошу прощения.
Хозяйка наполнила опустевшие бокалы гостей. Хозяин отвернулся от проектора, осушил бокал и протянул его за новой порцией, — все одним движением. «Все, что они делают, кажется таким большим и значительным, — подумала Сибилла, — но я не должна этого позволять. Мы всего лишь смотрим старую съемку».
— Хооото? — донесся до нее невнятный шепот престарелой дамы, что должно было, по-видимому, означать: «Кто это?»
— Сибилла Гривз, — прошелестела в ответ хозяйка, — дальняя родственница Теда по мужу.
— Ах вот как? — В шепоте слышалось удивление, так, будто все не было только что объяснено.
— Она очень знаменита.
— Да? А я и не знала.
— Это вообще мало кто знает, — сказала хозяйка Сибиллы с некоторой надменностью в голосе.
— Ну вот, — заметил Тед, — можно выключать свет.
— Цвета, должна заметить, превосходны, — сказала его жена.
Все то время, что она провела в колонии, Сибилла скучала по невыразимой цветовой гамме родного края. Яркие краски слишком били в глаза, птицы, местные женщины в пронзительно-розовых тюрбанах, с блестящей черной кожей и ослепительно белыми зубами, полными ярких, с крепкими стеблями, цветов в корзинах на головах, вид которых всех так восхищал («жаль, что я не могу нарисовать все это!»), быстро наскучили Сибилле и начали раздражать.
На пару с женщиной, муж которой воевал на севере, она сняла дом. Сейчас ей было двадцать два. Чтобы добиться полного уединения, она разделила гостиную фанерной перегородкой, — должно было пройти еще десять лет, прежде чем она овладела искусством вести двойную жизнь и делать вид, что слушает других. Это позволяло сливаться с окружением, не теряя своего «я», и слушать без скуки.
По другую сторону перегородки Ариадна Льюис мило развлекала своих друзей, в основном мужчин-отпускников. Несколько раз на этих сборищах бывала и Сибилла, неистовым усилием воли заставляя себя приводить в волнение мужчин. Удавалось ей это исключительно за счет сознательного подавления всех своих критических способностей, за вычетом оценки приятного мужского голоса или внешности. Похмелье было ужасным.
Явный дефицит белых женщин легко позволял им держать при себе сразу нескольких мужчин. У Ариадны было много приятелей, но совсем не было романов. У Сибиллы за два года — три, которые она завела, чтобы устроить себе проверку. Все они начиналась на танцах, в укромных уголках магнолиевых садов, где пахло, как на парфюмерной фабрике, при свете Млечного Пути, похожего на витрину ювелирного магазина, где нет ни единого свободного места. Романы заканчивались, когда ее донимали приступы тропической лихорадки и она в расстроенных чувствах лежала на кровати, установленной на каменной веранде и занавешенной белой сеткой от москитов, напоминавшей ей фату. Влажными дрожащими пальцами она писала прощальное письмо и передавала его метиске-служанке, чтобы та бросила его в почтовый ящик. Наутро адресат позвонит, и ему ответит слуга, малый весьма сообразительный.
Несколько лет ей казалось, что она не особенно расположена к сексу. После завершения третьего романа эта мысль сделалась неотступной, приобрела завершенные формы, так, словно в прошлом, когда она говорила себе: «Я существо по большому счету не сексуальное» или: «Похоже, я настоящая фригидная уродина», — это были слова неграмотной женщины, так толком и не осознанные, и лишь сейчас, с завершением третьего романа, пережитые со всей остротой и показавшиеся вроде бы совершенно новыми. Это потрясло ее. Она лежала в тени веранды и с ослаблением лихорадочного жара обдумывала свои отношения с мужчинами. Может, снова выйти замуж, рассуждала она. Она дрожала под жаркой простыней. «А что если я испытываю влечение к женщинам?» — думала она. Она все лежала и лежала, прокручивая эту мысль. Застывшим внутренним взглядом она всматривалась во всех женщин, которых когда-либо знала, — в маленьких чопорных профессорш с кремовыми отложными воротничками на платьях, в крупных властных женщин, в красоток, в обыкновенных дурочек вроде Ариадны. Да нет, думала она: что мужчины, что женщины. Дело не в том, что секс безразличен. И не просто в том, что от него не получаешь удовольствия. Возбуждение — вот что не нравится. И не просто не нравится, хуже — навевает скуку.