До тех пор пока не появился один адвокат, чтобы уладить какое-то дело между фермой и Земельным банком, она и понятия не имела, что может распоряжаться наследством, оставленным ей отцом, ибо всегда считала, что реальную стоимость имеют только те фунтовые банкноты, что она держала в чулке; ее отец никогда не тратил деньги на то, что можно потрогать руками, всегда только вкладывал, и Соня думала, что деньги, которые он относит в банк, — нечто вроде дани людям из банка, каковую патриархальные фермеры вроде ее отца должны уплачивать согласно строгим этическим установлениям голландской реформистской церкви. Теперь она поняла, что владеет некоторым состоянием, и разгневалась на мужа за то, что он раньше не объяснил ей этого. Она написала ему письмо, и составить его было непросто. Я видела его окончательный вариант, по поводу которого она собрала специальное совещание медсестер клиники. Мы безжалостно оставили все как есть, да вряд ли особенно и вчитывались в текст. Помню, в тот вечер мы сильно засиделись, рассуждая об открывающихся перед ней возможностях — собственный теннисный корт, две ванные комнаты, спальня в черно-белых тонах, — представлявшихся тогда лишь слабым мерцанием в конце тоннеля. В любом случае нам вряд ли удалось бы отговорить ее от этой затеи. Позже это письмо удостоилось нескольких строчек в местной газете в качестве дополнительной улики в деле Дженни. Вот оно:
«Дорогой Дженни готовятся некоторые перемены я узнала что от папы остались деньги которые можно тратить достаточно просто падписать бумагу неужели ты думаешь что мне нравится такая жизнь работа работа работа Господи спины не разгибаешь в поле как будто ты белая шваль какая когда я последний раз покупала себе новое платье и не стыдно тебе а теперь ты засел в турму из-за своего дурного характера стыдно тебе должно быть ноги сделал. Приходил мистер Литл падписать бумаги он сказал в турме тебя кормят хорошо дети здоровы только Ханну кто-то укусил я увожу их отсюда в женский монастырь даю деньги платить буду. Твоя любящая жена С. Ван дер Мерве».
Тем летом в Ворчестершире я поправлялась после болезни и частенько ложилась днем отдохнуть. Занятия в школе закончились. Врачебная практика по радиотерапии должна была начаться только осенью.
Не скажу уж, как часто я лежала у себя в спальне, слушая громкие возгласы, доносившиеся с корта чуть правее моего окна, где двое моих братьев играли в теннис. Иногда старший брат Ричард запускал мяч в открытое окно, давая понять, что пора вставать. В таких случаях занавески начинали колыхаться и внезапно раздвигались, после чего мяч со стуком опускался в комнате и откатывался в сторону. Мне всегда казалось, что однажды он разобьет стекло, или мяч угодит мне в лицо, или разобьет что-нибудь в комнате, но все заканчивалось благополучно. Но возможно, я преувеличиваю, и на самом деле подобное случалось только раз или два.
Но в том, что занавески колыхались на легком ветерке, когда в те беспечальные дни я лежала на кровати, и до меня доносились удары теннисного мяча и другие звуки, я уверена, и, по-моему, это были славные минуты. То, что легкое колебание занавесок свидетельствует о дуновении воздуха, кажется чем-то очень близким к истине, ибо в моем представлении истина обладает воздушными свойствами, с лирическим и жизнерадостным оттенком; а когда из-за какой-нибудь ерунды возникают крупные неприятности, мне это доказывает лишь то, что в мире завелась какая-то фальшь.
Не могу в точности припомнить, чтобы занавесок у меня в комнате касался летний ветерок, хотя уверена: так оно и было; всякий раз, как я стараюсь восстановить в памяти подробности этих ощущений, они исчезают, и сам этот образ является мне лишь как человеку, отведавшему от Древа Познания, — память о нем растворилась в окне дома миссис Ван дер Мерве и в потревоженных занавесках, когда в сезон дождей слегка дует ветер, означающий почему-то начало бури.
Бывало, в те покойные дни я начинала испытывать какую-то тревогу. Возникали сомнения в том, что меня примут на курсы радиотерапевтов из-за перерывов в школьном обучении. Однажды с вечерней почтой пришло письмо, подтверждающее, что я принята. Я прочитала письмо с облегчением и радостью и тут же решила отказаться. С меня было довольно того, что меня приняли. Такие перепады мне свойственны, и причина, по которой меня тянет к середине и покою, заключена в том, что мне не хватает ни того, ни другого. В общем, я решила стать палатной сестрой и, вслед за своим братом Ричардом, в ту пору студентом-медиком, отправиться в Африку изучать тропические болезни.