Сорвавшись на крик, она подняла глаза на Лави, и тот увидел, что она плачет. По ее щекам катились слезы, похожие на маленькие прозрачные бусинки, которые падали в воду и растворялись, смешиваясь с усилившимся прибоем. Океан словно услышал ее плач и попытался так защитить и утешить.
Лави замер, не смея двинуться, и отчего-то, неотрывно глядя ей в лицо, вспомнил одну из сказок Поднебесной про русалок. В этой сказке их звали жемчужницами — как ракушки, которые создают жемчуг — из-за их слез.
Война ведь началась из-за того, что русалка приносила благополучие и могла сделать богатым, но богатство было далеко не в ее слезах, целебная или разрушительная сила которых доступна была далеко не всем.
…и почему он вообще он об этом подумал?
Потому что охотники схватили его отца и семью из-за блеска их плавников и чешуи, которые не тускнели со временем, даже отделенные от тела? Или потому что думали, что русалки плачут жемчугом, а тритоны — может, и подрагоценнее чем?
Никто ведь не был виноват в том, что охотники захватили их, кроме этих самых охотников.
— Я пробыла там целый месяц, Лави, — так и не дождавшись от него никакого ответа и, видимо, даже на него не особенно надеясь, вдруг произнесла Алана. — Целый месяц вдали от океана и без воды. Я не могла использовать магию, — горько выдохнула она, — даже просто водную — не то что вскипятить кровь у них в жилах. И никто из нас этого не мог.
Лави замер, ощущая, как кровь в жилах стынет, как голову у него кружится, как кончики пальцев покалывает, и завертел головой, отказываясь верить, не желая верить, заставляя себя не верить.
Она лжёт! Она просто притворяется! Просто давит на жалость!
— Тогда как ты выжила?! Как ты спаслась?! — бешено вскрикнул Лави, вскакивая и разбрызгивая воду в разные стороны.
…перед глазами вдруг нарисовалось, как маленькая снежноволосая русалочка, покрытая солёным налётом и вся в ссадинах да глубоких ожогах, смотрит вперёд с испугом на бледном лице.
…она не могла равнодушно наблюдать.
Потому что разве равнодушные убийцы плачут, когда вспоминают свою семью?
А Алана плакала. Слёзы так и продолжали капать с её подбородка, а в ее глазах бушевала та самая бездна, в которую засасывало весь мир.
— Рогз… твой отец… он был последним, — сипло заговорила девушка, схватившись за волосы, и Лави крупно вздрогнул от этой непривычной картины. — После того, как убили Издена, он нарочно свалился в его кровь, чтобы насытиться, и использовал оставшиеся силы, чтобы выкинуть меня на улицу, а там… — Алана вдруг бросила на него пустой взгляд и едко ухмыльнулась, вновь становясь похожей на безумную ведьму, которая топила корабли и убивала людей, громко хохоча. — А там мне оставалось лишь только бежать.
Парень шумно вздохнул и опустился на землю рядом с ней, чувствуя, что пришел просто в совершенный ступор. Он не знал, что ему сказать или сделать, потому что… потому что…
Потому что жрицы не должны лгать, вообще-то, а даже если и лгали — Алана не была похожа на лгунью. Только не сейчас, когда взгляд у нее как у ведьмы из морской пучины, на эту морскую пучину и похожий. Солжешь ли в таком состоянии, вот вопрос.
Ну конечно нет — вот ответ.
— Н-но тогда… тогда как вас вообще схватили? — то, что голос у него дрогнул, Лави понял уже только тогда, когда задал вопрос. Да и вопрос он задал как-то… неосознанно, словно любопытство обогнало разум.
Ведь разумом — разумом он должен был ненавидеть Алану. Так было правильно. Так было привычно. Так было всегда.
Русалка бросила на него короткий понимающий взгляд, который словно говорил о том, что она прекрасно знает — ей не верят, и это не слишком-то удивительно. Бездна в ее глазах исчезла, и осталось только… сожаление.
Которое появилось как-то внезапно — как будто кто-то просто взял и выпил морскую пучину, высосал из девушки горечь.
За спиной у Лави как-то нарочито громко, словно предупреждая, хрустнула ветка, и парень иронично хмыкнул, поворачивая голову.
Метрах в двадцати от них, совершенно не скрывая своего присутствия, а как-то в некотором смысле даже его демонстрируя, стоял Тики, за рукав рубахи которого трогательно цеплялся его приемыш, сверлящий Лави настороженным взглядом из-под нахмуренных бровей.
Ясно. Значит, его тетушка-ведьма резвилась тут не одна, но как только Изу увидел, что в воде находится еще и тритон (посторонний человек, да еще и небось невероятно опасный в глазах ребенка) — сразу побежал предупреждать отца.
Это было почти что мило.
Лави дернул уголком губ и пожал плечами, показывая, что ничего не собирается делать, а потом снова обернулся к не слишком-то удивленной Алане.
— Давай, — подтолкнул он ее мрачно. — Расскажи мне, я хочу знать. Расскажи мне, как банда огневиков умудрилась схватить сильнейшую царскую чету за последние тысячелетия и уничтожить ее, не оставив почти никого.
Алана глухо хохотнула, подняв хмурый взгляд в небо, и её губы растянулись в ядовитой улыбке, вновь делая её похожей на ведьму, на ту безумную ведьму, которая топила корабли и… горевала? Эта мысль пронзила сознание подобно молнии, и Лави поражённо застыл, пытаясь вслушаться в слова русалки, а не в свои предположения.
— Проблемы религии, — со смешком пожала она плечами, качнув головой, и, срастив хвост, поднялась на нетвёрдых ногах, впериваясь взглядом в лицо Лави и приковывая его к месту. — Нас схватили неподалёку от храма, высушили всю воду в округе и поймали, — спокойно проговорила Алана, опустив голову набок, и волны словно бы успокаивающе погладили её по животу, теребя ткань промокшей рубахи.
— Сколько их было? — собственный голос показался каким-то… посторонним. Сухим, мертвым, слишком спокойным, чтобы это спокойствие в нем было можно назвать естественным.
— Их было пятеро, — тихо отозвалась русалка и повела рукой по воде, поднимая волну вокруг и словно бы заключая себя в какой-то защитный кокон. Словно так говорить ей было куда легче. — Представляешь, Лави, — она засмеялась — тихо и горько. — Представляешь, их было всего пятеро, а нас было почти двадцать, и мы… мы так легко попались. Как только вода исчезла, и воздух высох, у меня заболели ноги. Мне было меньше ста — совсем еще малек, и меня, естественно, ничему не учили.
Лави задуло в затылок, и он поежился. Тики, похоже, злился, и это не было чем-то удивительным. Кажется, друг всегда злился, когда Лави хотел раскрутить его возлюбленную русалку на ссору или на откровение. У него были, конечно, на то причины — ведь по большей части парень раскручивал Алану на ссору, но ведь сейчас… сейчас все спокойно.
Русалка даже чуть улыбнулась — потому что, наверное, ее обняло дуновением. Микк был мастером таких заморочек, а уж как летать любил — как будто ветра седлал, этакий коршун. Лучше него могла только Роад по воздуху болтаться, но она вихрей никаких закручивать не умела.
— А потому, — отвлекла его от размышлений Алана, мягко улыбнувшись, и Лави заметил, как начали наливаться цветом отметины от его пальцев на её шее, — ты можешь и дальше продолжать ненавидеть меня, поверь, ты не один такой, но, — она подошла к нему, остановившись в нескольких шагах, словно не осмеливаясь зайти дальше, славно парень мог спалить её или ещё что, и закончила: — перестань злиться.
Девушка прикрыла глаза, длинно вздохнул, и прошла мимо, оставляя Лави одного.
Одного — наедине со своими мыслями и чувствами.
Среди которых больше не было ненависти. Не было этой дикой, этой бешеной ненависти по отношению к ней. По отношению к той, кто, по его мнению, безжалостно выжидала гибели всех своих братьев и сестёр, равнодушно наблюдала за ними, а потом наслаждалась убийствами в бухте.
Потому что ведьма оказалась скорбящей. И сходящей с ума лишь потому, что ненавидела саму себя.
Лави прикусил губу, запоздало чувствуя, как его захлестывает волной практически неконтролируемого стыда — потому что синяки на ее шее показались ему втрое ярче своего истинного оттенка, а Тики, явно буквально считающий на русалке царапины, не мог не заметить появления новых болезненных следов.