Подтвердилось это тотчас же — как только шорох песка и гальки под ногами Аланы стих, Лави толкнуло потом воздуха в спину и хорошенько окунуло лицом в воду.
Тритон хмыкнул, чуть кивая головой, и сдул с кончика носа капли. В первый раз за все последнее время он был согласен с тем, как с ним поступали. Потому что он этого определенно вполне заслуживал. Особенно если Тики обо всем знал. Впрочем, даже если он и не знал — Лави все равно это заслуживал.
Но хоть ненависти больше не было — парень совсем не считал, что сможет проникнуться к Алане симпатией. Потому что ненавидел ее, пусть и незаслуженно, слишком долго.
И от этого никуда не деться.
Ему была непривычна эта мягкая ласковая девушка, которая нежила в своих руках совершенно чужого мальчика и смущённо отзывалась на поцелуи обнимающего ее мужчины. Лави знал лишь безумную ведьму, проклятую царевну, которую боялась большая часть океана, сумасшедшую девку, валяющуюся на камнях и страдающую обострениями.
А потому… а потому вряд ли он сможет просто взять — и простить её. Слишком много злобы, слишком много ненависти было в нём — и некуда было её сбросить. Никак от нее не избавиться.
Парень вздохнул, иронично хмыкнув, и мотнул головой, падая в воду и вновь сращивая хвост; разрывая одежду в клочья.
У него ещё целая ночь впереди, чтобы успокоиться и подумать обо всём. А потому лучше провести эту ночь в океане, по которому он невероятно соскучился и которого ему ужасно не хватало.
А ведьма… а ведьма для него такой и останется — просто сейчас он постарается принять тот факт, что не она виновата в смерти его семьи.
========== Девятнадцатая волна ==========
Дни летели быстро, и это было почти совершенно неудивительно. Алана влилась в их течение, дала себе возможность раствориться во времени — и в руках Тики, который обнимал ее каждый вечер, рассказывая что-нибудь или прося ему спеть. Девушка пела, вспоминая колыбельные ласковой Элайзы, голос которой был скрипуч как у древней старухи, но тепл как у матери, которую русалке никогда теперь не узнать. После разговора с Лави — тяжелого и сложного, но словно бы переводящего их на другой уровень отношений, делающего их чуть ближе — ей нужно было немного спокойствия, и никто в их компании не отказывался с нею им поделиться.
Как-то раз, пару дней назад, аккурат на следующий вечер после беседы с тритоном, Алана видела Неа и Ману. Она хотела искупаться — потому что могла наконец ощутить ласку морской воды, а не потому, что ей это было необходимо, — но заметила, что братья стоят в по пояс в воде, обнаженные, как раз там, где она хотела поплавать.
Они целовались, тесно сплетаясь в объятиях, и волосы Маны — длинная черная грива, совсем как у Тики (бывшего словно слиянием этих двоих, хотя они не родня друг другу) — стекала по спине мужчины могучим сияющим водопадом.
Конечно, Алана покраснела и как можно скорее убралась вон — она не желала мешать этим двоим, наконец разобравшимся в себе и друг в друге, и уж тем более не хотела подсматривать за ними или подслушивать их разговоры. Она просто была рада за них и старалась не краснеть, когда кто-то из них появлялся на горизонте.
О том, что близнецы помирились, она знала наверняка — и поделилась этим радостным событием с Тики (явно, впрочем, смекнувшим и без нее). Ведь душа Маны, слабая и словно бы растекающаяся, рассыпающаяся — она стала сильнее и ярче, а вот темная дымка у Неа в груди исчезла, открыв его ровное светлое сияние.
Сияние души настоящего императора.
В тот же день, когда Алана увидела их… вместе — они были словно единым целым. Чем-то настолько органичным, что это нечто не хотелось разъединять.
И душа у них как будто была на двоих одна.
Алана была невероятно рада за них, а потому сразу же, как представилась возможность, кинулась на Неа с объятиями, шепча ему, какая же у него красивая душа и как ей приятно смотреть на неё. Мужчина в ответ задорно подхватил её, закружив в воздухе (юбка ханбока запарила словно крылья птицы), и неожиданно поблагодарил её, после чего опустил на землю и, лукаво прищурившись, прижал к себе под недовольное ворчание Тики, которому явно не нравились такие близкие отношения девушки со старшим Уолкером.
Но разве она могла что-то с этим поделать? В ней постоянно что-то загоралось, когда она видела близнецов, и это что-то, скорее всего, было любовью и радостью. Потому что не любить братьев (а они ещё были и младшенькими!), какими бы противными они не были, было просто невозможно.
О чём однажды Алана Тики сказала — а тот надулся и даже, кажется, слегка обиделся, отчего пришлось заставлять себя не рассмеяться в голос. Микк иногда был таким ребёнком, что девушку просто неимоверно умиляло.
Ушей достигло мягкое бормотание океана, вновь показавшегося из-за холмов, и Алана счастливо прикрыла глаза, погружаясь в окутывающую нежность своего господина, соскучившегося по ней за все это время.
Но, конечно были не только близнецы и не только Изу и Тики. Кроме них был еще Лави — ее последний самый близкий родич помимо отца.
Который, кажется, перестал ее ненавидеть и презирать.
Потому что после того, как Алана ему объяснила и рассказала, он окончательно перестал отставлять в сторону тарелку с едой, как только в ней оказывалось что-нибудь лишнее. По мнению девушки, тритон слишком мало ел, и она всячески старалась его подкормить. К сожалению, сначала Лави выкидывал все, что она подкладывала ему, а потом — ел с таким видом, словно в него это впихивают.
Теперь же… теперь — он тоже ел, но это было уже иначе. Как только он обнаруживал яблоко у себя в кармане или какие-нибудь ягоды (или кусок сыра и шмоток сала — о, Алана не представляла, как Неа и Тики его ели, потому что оно было ужасно, но Лави это сало тоже нравилось), то только хмыкал как-то… как-то незлобно — и кивал головой, словно благодарил.
И это безумно грело. Девушка сразу ощущала себя счастливее и спокойнее, потому что много лет они были знакомы, и все это время Лави ее ненавидел. А сейчас — он больше не стремился убить ее и не наслаждался ее мучениями. Он просто был. И уже даже этого для спокойствия ей было достаточно.
Ведь даже… даже если они не подружатся — даже если Лави не сможет простить ее — она просто будет знать, что от Рогза кто-то остался.
У Элайзы была семья и остались потомки, но Элайза была ей родной сестрой, а с Рогзом матери у них были разные, но в то же время… О, Розг относился к ней куда трепетнее, чем все остальные семь братьев вместе взятые! И поэтому любила она его больше всех. И какое же счастье, что линия Рогза продолжится тоже!
Океан завторил ей мягким шелестом волн, бьющихся о каменистый высокий берег, и до самого привала Алана перешептывалась с ним, выглянув из кареты и иногда напевая какие-нибудь песни. Изу смотрел на неё в такие моменты с восхищением, и девушка смущалась, не понимая, чем заслужила столько восторга от этого мальчика. Душа-светлячок ребёнка мягко искрилась, когда он затаив дыхание вслушивался в русалочьи колыбельные, и на лице его было столько лучистой радости, что Алане хотелось тотчас же обнять его.
Что она, в общем-то, всегда и делала: кидалась на вздрагивающего Изу с объятиями и нежностями, а тот неизменно ластился к ней, при этом ведя себя так осторожно, словно его могли в любой момент оттолкнуть. И даже душа его пугливо вспыхивала, подтверждая мысли Аланы.
Лагерь разбили уже вечером, когда солнце скрылось за горизонтом, а по небу рассыпались звезды, и океан заманивал искупнуться и порадовать его своим присутствием. Берег здесь был, в основном, скалистый, а потому к морю выйти было сложно, но Тики специально остановился рядом с небольшой рощей, расположившейся на пологом холме, по которому можно было спуститься к воде, не переломав себе ноги.
А потому первым делом Алана, предупредив Микка, поспешила к своему господину.
Изу же, по новой традиции, устремился за ней, взяв за правило всегда сопровождать ее в таких вот походах. Началось это давно, но развернулось в полную мощь тогда, когда Алана набила себе уйму синяков и ссадин посредством ударов о камни. В тот вечер малыш за нее ужасно беспокоился и, кажется, оказался не до конца убежденным даже после слов Тики, который каким-то чудом угадал ее собственную отговорку.