Девушка поежилась от налетевшего ветерка, пустившего по коже щекотные мурашки, и поцеловала ребенка в макушку, совершенно не представляя, как выразить ему свою любовь и свое желание защитить его ото всех напастей и обогреть в любой холод, в любую тоску.
Когда солнце уже закатилось за горизонт, оставив после себя в небе только пожарище, на берег пришел ворчащий что-то себе под нос Лави и совершенно однозначно указал девушку пальцем в сторону лагеря.
— Иди есть, — велел он сердито и тут же скрестил на груди руки, как бы отгораживаясь от нее, защищаясь. — А то все остынет, и костер потухнет. А то твой герой-любовник вас трогать боится и молча там с ума сходит. Так что заканчивай фальшивить.
Лицо у него было при этом такое недовольное, словно он желал находиться здесь в последнюю очередь, а потому Алана, мягко ему улыбнувшись, потрепала сердито нахмурившегося Изу по голове (тот всё ещё очень болезненно реагировал на тритона после той сцены с недоудушением) и резво встала, хитро щурясь.
— А ты бываешь таким заботливым временами, — умилительно протянула она, наблюдая, как кривится Лави, и заставляя себя не расхохотаться от этого, и проскочила мимо него, на буксире утаскивая за собой надувшегося словно бы с угрозой (девушка вдруг ощутила, как похолодел воздух — неужели так всегда было, когда мальчик злился?) Изу. К костру они вышли через несколько минут, где Тики, бледный и напряжённый, и правда обеспокоенно посматривал в сторону моря, пока что не заметив Алану с ребёнком.
А когда же он всё-таки заметил, то девушка ощутила укол вины — потому что Микк вскочил, дёрнулся в их сторону, но тут же словно бы оборвал себя и вновь уселся на покрывало, взволнованно сглотнув.
Алана покачала головой (ну что за ревнивый и нервный сөяркә у неё, а) и бодро направилась к нему, успокаивающе поглаживая тут же напрягшегося Изу по плечам.
— Все хорошо? — костяшки пальцев у Тики побелели, потому что он слишком сильно сжимал ладони в замок, и девушка, присев рядом и усадив виновато стреляющего в мужчину глазами мальчика, осторожно погладила его по рукам.
— Не знаю, хорошо ли это, — загадочно начала она, — но, думаю, Изу стоит сначала поесть, прежде чем тебе рассказать одну вещь. Потому что потом… — здесь Алана чуть помедлила и покачала головой с легкой улыбкой, — будет определенно не до еды.
Не надо говорить, что после этих слов Микк заволновался еще больше. Девушка поспешно поцеловала его, зарываясь пальцами в волосы и склоняя его голову к себе. И — тихо шепнула на ухо.
— Изу — особенный мальчик, понимаешь? Очень особенный.
Тики замер, широко распахивая глаза, и вдруг… как-то обмяк, расслабился. Словно понял какую-то вещь.
— Вам надо поесть, — только и сказал он, ловя ее ладонь и прижимая внутренней стороной к губам на секунду, а потом поднялся и вскоре вернулся с ужином, ласковый и, пусть по-прежнему обеспокоенный, но уже определенно не такой нервный и бледный. Изу Тики погладил по голове, когда тот принял от него миску с кашей, и Алане скользнул кончиками пальцев по щеке, снова устраиваясь рядом и как-то почти безропотно дожидаясь, пока они завершат трапезу.
Мальчик специально растягивал приём пищи, явно слишком боясь и волнуясь раскрытия своей… сущности, самого себя, своего дара и проклятья (и это вновь напоминало девушке её саму), а потому ни она, ни мужчина его не торопили, позволяя собираться с мыслями столько, столько потребуется. Алана поглаживала его по руке, запоздало понимая, что ребёнок прижимался к ней так, словно искал опоры и поддержки, словно она могла ему дать это, словно она была кем-то большим, чем просто… прохожей женщиной, словно она была ему семьёй (не думай, не думай, не думай о том, как ужасно тебе хочется, чтобы он хоть раз назвал тебя матерью), и вслушивалась в бормотание сонного океана, напевающего колыбельные своим дочерям.
Она настолько погрузилась в тягучее низкое пение господина, что даже умудрилась пропустить момент, когда Изу отложил миску в сторону и неуверенно посмотрел в сторону Тики, замершего в ожидании.
— Я… мне нужно кое-что рассказать тебе… п-папа, — прошептал он, оглядываясь по сторонам, и вдруг потянул мужчину за руку в сторону овражистого берега, где, видимо, никто не должен был заметить его магии.
Тики ласково улыбнулся ему, кивая:
— Конечно, малыш, — и послушно поднялся, следуя туда, куда его ведут.
Алана подскочила со своего места и, конечно, поспешно направилась за ними. Она должна была знать и видеть, что все в порядке и будет в порядке еще много времени, и что Тики спокойно примет все до конца и ни на секунду не отвернется от мальчика которым так дорожил.
Хотя на самом деле она и без того уверена, что он не отвернется. Просто так… так было… спокойнее.
Они снова пришли на пляж, где до этого сидели с Изу, и мальчик молча опустился на песок, как бы призывая своим действием устраиваться рядом и слушать.
Или — смотреть.
Потому что когда Тики все также послушно сел рядом с ним, на секунду наклонившись и мягко чмокнув его в висок, малек осторожно взял его руку в свои ладони и, зажмурившись, словно совершал полет с утеса и холодное море, сотворил большую фигурную снежинку.
Микк ошеломленно замер — совсем как каменное изваяние, даже взгляд у него был такой же пустой и бессмысленный, — тут же… тут же резко подхватил пискнувшего от испуга ребенка на руки и порывисто прижал к себе, почти насильно гладя по белокурой растрепанной головке и доверительно что-то нашептывая на ухо.
Изу обнял его за шею, прижался всем своим хрупким маленьким тельцем, словно ища заботы и успокоения, и замер так.
И Алане в секунду показалось, что с плеч ее свалился огромный камень, потому что Тики… он действительно был тем, кем она его считала. Тем, кто не отступается от своего и всегда держит слово. Тем, кто привязывается раз и навсегда.
На секунду ей до боли захотелось оказаться на месте Изу.
Но то была лишь секунда.
Тики восторженно улыбался, явно совершенно не обращая внимания на то, что владеть ледяной магией означало для человека лишь опасность и вечную погоню, и прижимал ребёнка к себе, нахваливая его и радуясь. Мальчик же стыдливо тупил взгляд и цеплялся за него словно утопающий, и Алана, наблюдая за ними, не решалась вмешиваться в эту идиллию, боясь нарушить своей подвешенностью, своей неуверенностью то счастье, что окутывало мужчину с Изу. Семейное счастье.
Она взглянула в сторону океана, прикрывая глаза и чувствуя себя такой… такой… лёгкой, такой воздушной и словно бы блаженной, что даже страшно было — потому что в груди плескались любовь и ласка, которыми хотелось одарить и Тики, и малька, но которые она боялась выливать из себя.
И вдруг её кто-то потянул на себя, насильно заставляя запутаться в комке тел, и Алана, заметив искрящиеся золотые глаза Микка, глупо рассмеялась, ощущая себя невероятно счастливой идиоткой.
Тики не считал ее кем-то другим, кем-то чужим и лишним, он тянул ее к себе, привязывал не привязывая, и совершенно точно выглядел так, словно решил для себя что-то сложное и важное.
Словно укрепился в чем-то.
Девушка поцеловала его в щеку — коротко и смущенно, вместе с тем отираясь бедром о его бедро и упоенно вздрагивая — чмокнула в висок улыбающегося и плачущего одновременно Изу, смотрящего на мужчину таким восторженными и благодарными глазами, что сердце просто грозило выскочить из груди.
Сколько же нес в себе этот ребенок? Сколького же боялся?
Тики сокрушенно покачал головой и вздохнул.
— И стоило ли это таких беспокойств, малыш? — только и спросил он в итоге. — Ты же знаешь, что я люблю тебя, правда? Если ты забыл, — здесь мужчина подмигнул ему, — я напоминаю: я люблю тебя. А теперь, — он устроился поудобнее — так, чтобы быть одновременно и рядом с мальком, и рядом с самой Аланой, — по порядку, ладно?
И Изу поспешно закивал, крепко прижимаясь к его боку и начиная говорить. Он говорил и говорил — взахлеб, путаясь в словах и языках, улыбаясь и поминутно отирая рукавом слезы, как будто не знал, чем начать и закончить, что было неудивительно, потому как он был ребенком.