Хотя на Алану же смог, идиот не соображающий. И какого чёрта он вообще так много думает о ней в последнее время?
— Почему это? — приподнял бровь Микк, чуть отступая, словно бы передумав его колотить, и Лави чуть заметно выдохнул от облегчения, почти честно признаваясь:
— Может быть, это тебя твоя милая русалка колотить хвостом не будет, — потому что Алана била хвостом больно и очень сильно, так что парень и правда опасался за свою жизнь. — Хотя кто ещё знает, что за извращения вы там… кхм, — запнулся он, почувствовав раздражённый взгляд Тики на себе, и степенно кашлянул, возвращаясь к первоначальной теме: — Я о том, что не говори ей, что я вас видел. Пожалуйста.
Тики опустил занесенный кулак и просто дал ему почти даже и не больной подзатыльник раскрытой ладонью.
— Да я и сам тебя поколотить могу, — заметил он несравнимо мягче, чем всего пару секунд назад. — Кто еще здесь извращается…
— Вот да, — тут оживился парень, сразу ощутив, как разрядилась обстановка. — Лучше сам меня поколоти — ты будешь бить хоть не до смерти, — заявил он со знанием дела. Ну Тики ведь друг ему, в конце-то концов, разве нет?
Однако Микк только глаза завел в ответ на это, явно не веря в абсолютно правдивые, между прочим, россказни про свою возлюбленную русалку. И зря, что тут сказать.
— Да не буду я тебя бить, — зато сжалился он в итоге — и подмигнул: — Убивают ведь гонцов принесших плохие вести, разве не так? А ты принес хорошую, так что живи покуда.
Лави рассмеялся и помотал головой. И вдруг выдал, внезапно даже для самого себя.
— Я рад, что все произошло так, знаешь? — при этом щеки у него как-то странно запунцовели, и парень даже не сразу понял, что это… смущение.
О, он так давно не смущался. Разве что при Вайзли, а с ним он виделся еще более давно, чем с Тики. Зато вот стыдился он своих поступков в последнее время даже, наверное, излишне часто.
Поэтому… то, что краска смущения всё же залила его лицо — это было хорошо, да?
Тики усмехнулся, взглянув на него, и кивнул, тут же улыбаясь и поправляя подушки рядом с Аланой. Улыбка его, однако, была больше грустной, чем радостной — словно он желал что-то изменить, будто он о чём-то сожалел, и Лави понимающе хмыкнул, закусив губу.
Ему следовало внимательнее за ней следить, да. Ему следовало вообще не забирать её из бухты, да. Ему следовало просто забрать у неё слёзы и уплыть, оставляя одинокой и безумной.
Но он должен был — должен был! — увезти её с собой.
Чтобы сошедшая с ума ведьма вновь стала прекрасной жрицей, доброй сестрой и чуткой матерью — совсем как Летта.
Лави остервенело встряхнул головой, не желая сравнивать их, но в последнее время делая это всё чаще и чаще, и несильно ударил потускневшего Микка в плечо.
— Ты подарил ей целый мир, Тики, а хвост… — мужчина опасливо напрягся, но Лави пожелал донести до него то, о чём он вряд ли знал. — Она и без него вполне сносно справляется.
— А об этом-то ты откуда знаешь? — ухмыльнулся Микк, бросая на него лукавый взгляд, и Лави снова стушевался. Ну что за глупый вопрос, а? Он же видел их вместе на пляже, так зачем?..
— Ну ты же сам знаешь, что я это видел, — закатил глаза парень. — И она вполне неплохо справляется для русалки без плавников.
— Жаль, что она тебя не слышит, — ласково произнес Тики, и Лави хмыкнул. Он был напротив рад этому — иначе тетушка определенно даже не подумала бы слезать с него, а этого парню было не нужно. Вдруг еще решит, что им надо проводить больше времени вместе и все такое…
— Не думаю, — покачал головой парень. — Спустя столько лет… поздно менять что-либо, тебе не кажется?
Мужчина цокнул языком и отвесил ему щедрый, почти родительский щелбан. О, снова это чувство — как будто Лави был потерявшимся ребенком, сожри манта этого медведя!
— А не надорвешься? — вздернул бровь он. — К твоему сведению, никогда не поздно менять что-то. Тебе ведь легче стало, разве нет?
Лави неловко пожал плечами, даже не зная, что ответить на это. И — рвано кивнул вместо того, чтобы ответить вслух. Потому что сразу ответить вслух он просто не смог бы — это ему было известно наверняка.
Тики по-доброму улыбнулся, ударяя его несильно в плечо, и Лави ощутил, что… что не сможет вот так сразу поговорить с зубаткой.
Не потому, что ему не хотелось, а потому, что… слишком много воды утекло. Слишком много было эмоций в нём по отношению к ней: и негативных среди них было больше. Слишком тяжело было принять то, что сам не пожелал вглядываться, остывать, принять чьё-то горе за своё. Алана сходила с ума лишь по той простой причине, что горевала по семье, что ненавидела людей, которые убивали её сородичей, что желала сама сдохнуть, потому что не была ни на что способна. А Лави не нашёл необходимым разбираться в этом — потому что его собственные злость и горе были намного важнее. Потому что они заволокли ему разум и не давали анализировать — не давали остановиться и всмотреться в безумные серые глаза.
А сейчас… он боялся в них всматриваться.
Тики вздохнул, поджимая губы и окидывая голодным взглядом выглянувший из-под покрывала хвост, и Лави покачал головой, понимая, что ему никогда не понять такой жажды в глазах друга. Не к этому человеку, если быть точным. Потому что было в нем самом что-то такое… но это было другим. Может, Лави тоже был влюблен, только слегка иначе?
И точно уж не в Алану.
— Ладно, не буду мешать тебе заниматься развратом, её сейчас всё равно даже и колоколом не разбудишь, — отшутился парень, тут же уворачиваясь от порыва ветра, и направился к двери.
Он хотел еще что-то сказать, но когда обернулся — так и застыл на секунду с раскрытым ртом, не успев проронить ни звука. Потому что Тики, не обращая на него более никакого внимания, склонившись к хвосту Аланы, мягко поцеловал выделяющийся на нем рубец.
Лави нещадно покраснел (он ведь не хотел больше заставать этих двоих за чем-то таким!) и поспешно покинул комнату, выскальзывая в коридор. Ему стоило проветриться, раз уж он встал и больше не уснет, но перед этим… стоило сначала перекусить, пожалуй.
Парень заскочил на кухню, быстро перехватил пару ароматных свежих лепешек, выпил молока и, поколебавшись, принял от поварихи большой кусок бисквитного торта с кремом. Он не понаслышке знал, как хорошо готовят в императорском дворце, так что отказываться от угощения было крайне глупо даже если не хочешь есть.
А потом… потом Лави долго бродил по дворцу. Он ощущал бы себя довольно брошенным, пожалуй, если бы не тот факт, что в последнее время ему доставало людей, и сейчас он мог насладиться минутами спокойствия. Да, конечно, он почувствует себя одиноким еще не раз, но пока…
Ему нравилось бродить по дворцу. Он знал, что никогда не останется в нем навсегда, но ему нравилось думать о том, что это место может стать ему домом — возможно когда-нибудь в другой жизни. Ведь сейчас здание было ровесником самого Лави, но обещало простоять еще долгие, долгие десятилетия, несокрушимое и хранящее в своих стенах столько тайн, что их не разгадать, наверное, и трем Книжникам, задайся они подобной целью.
Парню нравилось здесь все — парящие колонны, стрельчатые окна, широкие коридоры и открытые галереи, с которых нередко можно было наблюдать шторм на море.
Которые были созданы, чтобы люди под сводами высоких потолков могли наблюдать шторм.
Чтобы оставившая свой дом Элайза могла любоваться океаном.
Насколько же сильно она любила Дориана, что согласилась остаться с ним на суше? Как же сильно обожал её сам Дориан, если в честь своей жены построил такой дворец?
Лави любил иногда думать об этом — об Элайзе, о Рогзе, об остальных. Он представлял, как бы сейчас в окружении всей семьи мог рассказывать истории, как бы отец спорил со старшей сестрой, как самые младшие бы обсуждали с ним различнейшие новости со всего света, как многочисленные племянники и племянницы носились бы вокруг, отвлекая от разговора, выпрашивая ласку или сладостей, как бы его мать улыбалась и тихо переговаривалась бы женами царя… он любил мечтать об этом. Но в этих мечтах никогда не было среброволосой ведьмы — той, кого парень так долго и так сильно ненавидел.