Это было так мило и так трогательно, что тритон уже хотел обнаружить свое пробуждение и крепко обнять этого дурака, не решившегося из-за своей заботливости просто толкнуть его и потом выпнуть отсюда, но тут Вайзли остановился. Лави замер, ожидая, что сейчас его раскроют, но парень с нескрываемой горечью вздохнул и бросил злой взгляд на свои слабые тонкие руки.
И — внезапно приблизился к Лави и поцеловал его. Точнее, это был даже не поцелуй толком, а такой… нелепый тычок в губы, как птенец клюнул. У Вайзли были сухие прохладные губы, и он явно никогда раньше ни с кем не целовался. И из-за этого ли факта, или из-за того, что друг только что сделал Лави показалось, что у него в груди разливается тепло.
Или — не показалось.
Вайзли неловко прикусил губу, жмурясь на секунду, как будто сам не верил, что это сделал, и заметно покраснел. У него даже цвет лица стал свежее. Тритон подумал, что только ради этого готов целовать его хоть по сто раз на дню, и поплотнее закрыл глаза.
В следующую секунду его ласково погладили по щеке — и тут же не больно, но весьма ощутимо толкнули в плечо, вынуждая «проснуться».
Лави дернулся для натуральности, распахнул глаза и подскочил на месте.
— Иди в кровать, — буркнул Вайзли, отводя взгляд, как только увидел, что парень очнулся. — Нечего на полу спать, — не слишком разборчиво добавил он уже скорее себе под нос и резко поднялся, тут же пошатываясь и удерживаясь лишь за спинку кресла.
Лави скорее ощутил, чем понял, как по лицу расползается отчего-то слишком радостная, какая-то даже воодушевлённая улыбка (не думай, не думай, не думай о причинах, идиот), и хитро протянул:
— Это как-то очень двусмысленно звучит, не находишь?
Вайзли тут же вскинулся на него, возмущённо краснея щеками, и зараскрывал рот, как выброшенная на берег рыба.
(Лави готов делиться с ним кислородом, если понадобится. Он вообще на многое, оказывается, был ради него готов).
— Ну почему ты всегда такой пошляк? — обречённо простонал юноша, покачав головой, и фыркнул, несильно толкнув всё так же сидящего на полу Лави коленом в плечо. — Давай, вставай, солнце ещё высоко, нечего спать у меня, — запричитал он, сердито нахмурившись.
Парень досадливо цокнул языком, жалея, что… что, наверное, Вайзли его так больше не чмокнет, пока он вновь не задремлет, и поднялся на ноги.
Интересно, такое уже прежде происходило? Друг уже делал это прежде, или это впервые — когда он решился… на поцелуй?
— Еще?.. — Лави чувствовал себя счастливо, но растерянно.
Вайзли независимо пожал плечами (щеки у него так и полыхали, кстати сказать, напрочь выдавая своего хозяина) и отошел к окну.
— Уже пятый час, — заметил он отсутствующим тоном. Тритон оценил его равнодушие, но не стал на него реагировать. — И ты все это время слюнявил мою ногу, — здесь не рассмеяться было нельзя. Парень прыснул и мотнул рыжей головой.
А ты меня только что поцеловал, Вайзли. И я, похоже, ужасно хочу еще.
Вслух он, конечно, сказал другое. Вслух он сказал:
— И ты все это время наслаждался моими лобызаниями? — и прыснул.
Вайзли покраснел еще ярче, став как будто совсем здоровым, и Лави…
Лави подумал, что было бы здорово позвать сюда подружку ведьмы по имени Миранда (он видел ее пару раз, бледную, невзрачную и нерешительную, но чем-то привлекшую внимание провидца-Мари). Уж она небось вылечила бы Вайзли, и тот больше не пошатывался бы так при ходьбе, когда его болезни обостряются.
Об этом он и сказал, даже как-то не особо задумываясь над словами (а такое бывало очень и очень редко), а Вайзли неверяще усмехнулся, явно не желая вдумываться в такое предложение (он слишком критично относился и к себе, и к своему здоровью — особенно к своему здоровью), и, заставляя Лави обиженно поджать губы, неопределённо пожал плечами, улыбаясь ему как-то… слишком загнанно.
Однако никто из них эту тему продолжать не стал: потому что юноша, в одну минуту став таким же, каким был до упоминания о болезнях, лукаво протянул:
— И что же вы свою русалку так от меня прячете-то, а? Неужели настолько драгоценная, что даже посмотреть на неё нельзя?
Лави фыркнул, закатив глаза (ну конечно, немыслимо драгоценная, да как же), и плюхнулся на подлокотник сердца, наслаждаясь тем, как Вайзли сразу же неловко отодвинулся от него, буквально пытаясь врасти в спинку.
— Да хоть сейчас, если хочешь посмотреть на то, как твой брат лобызается с этой ведьмой.
Конечно, в его голосе проскочили недовольные нотки. Конечно, вся его фраза, скорее всего, так и сквозила ядом. Конечно, этими несколькими словами парень выразил всё своё отношение к этой морской бестии.
Но Вайзли, за что ему огромное спасибо, никак этого не прокомментировал. Только что ухмыльнулся и смешно сморщил нос, явно в желании поиздеваться.
— Так уж она и ведьма, — протянул он легко и тут же устремил взгляд куда-то не на Лави, определенно ожидая его реакции.
Вот жук, с восхищением подумал тритон. Вредный, хитрый, продуманный… и такой красивый.
Если болезнь может делать человека красивым.
Лави задумчиво хмыкнул и развел руками (специально чуть задевая тут же снова мучительно покрасневшего друга), замечая:
— Она околдовала Тики на раз-два — вот уж не знаю, чем именно. Сама не знает, чего ей надо, а ему мучиться! — это вырвалось уже как-то внезапно и совершенно незапланированно.
Вайзли тут же бросил свое смущение и вскинул голову, ждуще глядя на него снизу вверх и требуя объяснений всем своим видом.
Даже ладони его коснулся — слегка-слегка.
— Может, все-таки объяснишь мне? Ты ведь много об этом знаешь, верно?
Лави прикусил губу, чувствуя, как его ласково и щекотно поглаживают по внутренней стороне ладони чуть подрагивающими пальцами, и подумал, что с такой несдержанностью слишком просто себя раскрыть. Что ему не стоило приходить сюда в таком состоянии — в таком приступе порывистости. Что Вайзли обидится и больше не будет с ним разговаривать больше никогда, если узнает, что Лави — тритон и специально молчал об этом.
Потому что пусть и будучи всего лишь полукровкой, он невероятно боялся раскрыться людям.
Потому что, манта бы всех этих людей сожрал, морской народ, который был хранителем древнейшей культуры, истребляли.
Иногда Лави был даже согласен с той идеей, которую пропагандировал Линк, — но только с идеей. Он ужасно не любил вспоминать про ледяные крепости, где царствовали дисциплина и жесточайшие правила, для распутного и лёгкого южного тритона слишком сковывающие.
— Ну я же преемник Книгочея, как-никак, — неловко отшутился Лави, надеясь, что эта отговорка заставит Вайзли ему поверить. Тот, кажется, поверил. Хотя, честно говоря, манта его знал, этого юношу, — и то, что творится в его голове. — Она была заперта в бухте долгие годы, и, в общем, сошла в итоге с ума. А Тики… — здесь парень сглотнул, желая казаться бесстрастным и не выказать своего отношения ко всему этому. Своего настоящего (и непонятного самому себе) отношения. — А Тики взял и влюбился в эту безумицу.
— Но ведь Тики же решать, кого любить и что с этим делать, — интонация у Вайзли была какая-то успокаивающе-вопросительная, как будто он утверждал, но свое утверждение осторожно так уточнял. Вот только не совсем понятно — зачем.
— Я понимаю, — Лави недовольно поджал губы. — Но Тики — он же мой друг, ты знаешь это. И он… — он же мне как старший брат, пусть я и старше на несколько сотен лет, — очень важный для меня человек. Я не хочу, чтобы он страдал из-за Аланы.
Пальцы Вайзли как-то странно дрогнули при этих его словах, и юноша изогнул губы в мучительном подобии улыбки, чуть склоняя голову набок и как будто почти сокрушенно прикрывая глаза.
— Да, конечно… — рассеянно отозвался он, разом устало стихнув и словно сдувшись — этакий лишенный дуновения ветра парус, безвольной тряпкой повисший на рее. — Кому как не мне понять, он же мой брат…