Уолкер завернул в новый широкий коридор, где как раз на стене висели портреты первого поколения, и ошеломлённо замер, уставившись на знакомую фигуру, скрытую в тени колонн.
Перед ним стоял Мариан.
Мана сглотнул, испытывая отчего-то страх и желание развернуться и позорно сбежать обратно, чтобы дойти до покоев Адама обходными путями, но ноги его буквально примёрзли к полу, не давая даже двинуться. Почему он так боится? И почему он так боится именно Мариана?
Не из-за того ли, что Алана всегда говорила о нём все эти жестокие вещи наподобие того, что он одним взглядом может убить?
Морской царь вдруг тяжело вздохнул, кривя губы в какой-то неуловимо знакомой ухмылке, и Мана напряжённо сглотнул ком, вставший поперёк горла. Алая копна волос горела пожаром в последних лучах солнца, а его чуть сутулая фигура казалась такой необычно одинокой и хрупкой посреди этого огромного массивного коридора, что внезапно весь страх, сковавший сердце ледяными когтями, растаял.
На лице у Мариана, осунувшегося и бледного, застыло многовековое горе, и чем-то это горе напоминало ту самую бездну, что покоилась в глазах Аланы.
Мана облизнулся, отчего-то не находя в себе сил двинуться дальше, потому что теперь ему было неудобно лопать своим неуклюжим присутствием тонкий пузырь ностальгии и древней вечности, но Мариан сам повернулся в его сторону, заставляя дёрнуться и поджать губы.
В руках у морского царя была бутылка с вином.
— Решили последовать совету дочери? — неловко пошутил Мана, не зная, что еще сказать, прежде чем вообще сообразил, что ляпнул. Царь, однако, наказывать его ни за что не стал — только коротко усмехнулся и как-то задумчиво качнул головой, словно на самом деле не только пил и предавался ностальгии, но еще сосредоточенно о чем-то думал.
— А ты похож на нее, — наконец изрек он почти довольно и кивнул на картину, изображающую Элайзу в прекрасном свадебном ханбоке. Императрица стояла рядом со своим мужем и улыбалась, ласково глядя с холста. — Она сказала бы, наверное, что-то вроде.
Младший Уолкер ощутил, как пересыхает в горле, и сглотнул — но безуспешно. И только и смог выдавить, даже не попытавшись скрыть восхищения:
— Вы… так считаете?
По правде сказать, он не отказался бы быть похожим на Элайзу. Да, та была женщиной, но так ли это важно, если она была потрясающим человеком — а ведь именно в этом мужчина и убеждался с каждым рассказом Аланы о ней. И, наверное, он не отказался бы еще от прекрасной наружности изображенной на холсте женщины. В конце концов, если ты слаб, можешь быть хоть красивым. Однако и этого Мане, кажется, не досталось.
Или — он сам так думал.
Хмыкнувший в ответ на его оторопелый вопрос Мариан, как видно, считал иначе.
— У тебя… ее скулы, — он тяжело вздохнул, — ее локоны и ее ладони. И взгляд у тебя такой же. И вообще… ты и твой брат напоминаете мне ее до ломоты в хвосте.
Мана растерянно хохотнул, неверяневеряневеря, но отчаянно желая, чтобы именно так всё и было, чтобы было хоть что-нибудь в нем, нерасторопном нескладном, от прекрасной Элайзы, о которой все знающие её люди отзываются с восторгом и любовью, и прикусил губу.
— Мой брат? — непонятливо переспросил он, пытаясь вникнуть в то, что говорит этот древний человек. Сколько лет морскому царю? Сколько ему веков? И сколько боли в его взгляде?
Мана не хотел знать.
Мариан хмыкнул, пригубив пузатую бутыль, сверкнувшую бликом в луче, и пожал плечами — он бы казался совсем пьяным, если бы не эта горькая усмешка на его губах.
— В тебе — её мягкость, — с незнакомой лаской протянул мужчина, — а в нём, — здесь он глухо хохотнул, — её горячность.
Мане вдруг показалось, что весь воздух в лёгких закончился.
— Вы оба больше всего на неё похожи, — продолжал тем временем Мариан в словно бы забытье, глядя на портрет своей старшей дочери. — Словно бы в насмешку над глупым отцом, — пробормотал он, делая её один долгий глоток. — Ты всегда любила надо мной издеваться, милая, — пробурчал мужчина себе под нос.
— Я… — Мана сжал и разжал кулак, пытаясь хоть немного себя успокоить, и выдохнул: — Я… Спасибо вам.
Морской царь вздернул бровь в том хмельном удивлении, которым отличаются все люди, отведавшие вина из императорского погреба.
— Это за что?
— Императрица Элайза, она… — мужчина снова сжал и разжал кулак и в волнении хрустнул пальцами, даже не сразу соображая, что желает больно поврежденной руке. Именно боль и привела его в чувство в итоге, но то, что он… он… — Она была удивительной. Мы чтим ее как основательницу нашего рода, и быть на нее хоть сколько-нибудь похожей…
— Ты на нее ужасно похож, — перебил его Мариан глухо и вдруг кивнул сам себе. — Особенно, — тут он скривил губы в подобии улыбки, — когда перестаешь бояться.
Мана ощутил, как щеки заливает стыдливый жар, и вперил взгляд в пол, не зная, что на это ответить. Потому что на самом деле боялся почти всего и почти постоянно. Потому что иногда ему казалось, что даже Вайзли, находящийся под строгим надзором своего старшего брата едва ли не чаще, чем сам Мана находился под надзором отца или Неа, храбрее и безбашеннее него.
Впрочем… Наверное, так и было. В Вайзли была эта особенная, какая-то почти варварская порода. Им двигала жажда приключений, и он обеспечивал себе их так, как умел. Он был ученым и сам эти приключения создавал.
А Мана… а Мана был трусом, который вечно прятался за братом.
Мариан, словно бы прекрасно понявший его мысли, хмыкнул, будто бы вспомнив что-то смешное и дорогое сердцу, и пожал плечами, покачав головой.
— Ну, я тебе не отец, чтобы меня слушаться, — ухмыльнулся он, вновь присасываясь к бутыли и заставляя Ману залиться краской ещё более горячей, чем до этого. — А потому иди лучше к своему, пока он окончательно не сгинул, — безразлично проговорил мужчина, снова обращаясь к картинам и словно бы отрешаясь от всего остального мира.
Уолкер встревоженно поджал губы, желая переспросить и надеясь, что это просто такая шутка (потому что чувство юмора у Аланы явно в отца), но боясь отвлекать морского царя от своих размышлений. Он, глубоко вздохнув и пытаясь не обращать внимания на заскребшееся внутри непонимание, поспешил к Адаму, напоследок всё же оборачиваясь к Мариану.
Алые волосы, распущенные аккуратной густой гривой, сверкнули зарёй в заходящем солнце.
Мана, отчего-то ужасно затронутый всей этой картиной — одинокий мужчина во полутьме просторного коридора, — встряхнул головой, выбрасывая все лишние мысли, и, постучав в массивную деревянную дверь, зашёл в покои к отцу.
Адам уютно устроился на куче подушек в наполовину лежачем положении и что-то писал, подложив под свиток пергамента большую толстую книгу и не обращая внимания на то, что его окружает. На Ману он тоже никак не отреагировал, пока мужчина его не окликнул.
— Пап?.. — тут только император вскинул голову — и тут же разулыбался.
— Беспокоишься? — поинтересовался он легкомысленно и отложил свиток и книгу в сторону. — Иди сюда.
Мана без раздумий подошел к кровати и устроился рядом с мужчиной, тут же отзываясь на ласковое родительское объятие и обнимая Адама обеими руками — и больной, и здоровой. Неудобства сейчас были не так важны.
Важно было то, что он убедился — отец здоров и, кажется, даже в порядке. Ну, судя по беззлобной насмешке над паникером-сыном — определенно.
— Что он сказал тебе, пап? — наконец отстранился Мана. Адам понимающе улыбнулся и загадочно наклонил голову, рассматривая его несколько исподлобья и будто думая — говорить или нет.
Да что там такого важного?!
— Он сказал, — медленно произнес наконец отец, — что Тики очень похож на Дориана.
Мане стоило многих усилий не подавиться смехом. Как видно, история шла по спирали, и раз уж так, что Алана определенно похожа была на Элайзу — такая же строптивая и жадная до всего нового, она рассказывала про сестру с упоением и любовью. И ни разу, наверное, не заметила, насколько сходны черты их характеров.