— Я… — Мана в волнении хрустнул костяшками пальцев и глухо выдал: — Я хотел поговорить о нас с Неа.
Адам понятливо кивнул, но явно не стремился теперь облегчить ему участь, как делал это обычно — он молчал, ожидая продолжения и не помогая какими-либо наводящими взглядами или вопросами.
Мана глубоко вздохнул, прикрыв глаза и чувствуя, как внутри всё дрожит в страхе: что ему сказать? Что ему следует сказать? И следует ли ему сразу же извиниться? Или лучше просто окольными путями кружить вокруг главной темы? Что хочет услышать отец? И что сам хочет сказать Мана?
Уолкер закусил губу, всматриваясь в мягкие черты Адама, в его щетину, каждый раз превращающую мужчину из императора в пьяницу, в его золотистые, уже выцветающие глаза, в острую линию губ, в очертания мощного подбородка и челюсти, и запальчиво выдохнул, слишком устав бояться всего на свете:
— Я люблю его.
— И я очень рад этому, — взгляд отца так и остался мягким и спокойным, и Мана неосознанно до боли сжал в кулаки руки, совершенно не представляя, как продолжить и что сказать дальше.
— И он… — щеки загорелись просто нещадно, но сказать это было надо, очень надо, — он тоже любит меня… Так что…
— И этому я тоже рад, — спокойствию отца могли позавидовать и храмовые монахи, которые всю жизнь готовились увидеть духов, так и не приходившим к ним. Уж точно не приходившим последние несколько десятков лет.
— И ты… — Мана зажмурился — но тут же распахнул глаза. — Ты не… не против этого? Ведь род и наследие, это же… ну…
Адам расхохотался — ласково, басовито и с теплой искоркой — и потянул мужчину на себя, на какую-то секунду как будто даже обнимая его со своей прежней медвежьей силой — с той самой мощью, с которой стискивал в далеком детстве в своих объятьях маленького Ману; у того от таких приветствий болели кости и слезы наворачивались на глаза.
— Ну что ты такое мелешь, дурачок? — смех облетел покои, отталкиваясь от стен, и вернулся назад. Мана ощутил себя прижатым к отцовой груди и поспешно отстранился, не давая себе воли заканючить и разреветься.
Запах болезни так и витал здесь, хоть отец и держал себя молодцом, и почему-то мужчине казалось, именно это и есть его дар — ощущать запах смерти в воздухе. С отцом запах этот был иной раз так силен, что Мана не мог сдерживать свои порывы, а иногда… ему казалось, это просто его сводящее с ума беспокойство.
Интересно, а что ощущала Алана, видя, как человеческая душа увядает и рыхлеет? Как и человек вслед за своей душой растворяется?
Мана вот ощущал себя так, что хотелось разрыдаться от безысходности.
А потому — этот запах был лишь последствием чрезмерного беспокойства. Он просто немного устал, переутомился, ему нужно было бы сейчас улечься в кровать, устроиться под боком у Неа и заснуть, чтобы набраться сил для завтрашнего дня.
— Прости меня, пожалуйста, — неуверенно забормотал Мана, всё же не справляясь с собой и насморочно шмыгая носом.
Адам принял своих сыновей-идиотов. Таких странных сыновей, отношения которых выходили далеко за рамки братьев и даже близнецов. Он не был против, он не ругался, он не злился — он просто согласился. Словно и так уже давным-давно знал, что именно ко всему этому попытки Неа сломать себе руки и заболеть лихорадкой, чтобы его уложили в спальню к Мане, куда никого не пускали, и приведут.
Адам как-то умилённо вздохнул, широко улыбаясь, и, покачав головой, всё же прижал всхлипнувшего мужчину к себе. И сколько он вообще ещё будет разводить сопли из-за всяких пустяков, скажите на милость? Ведь давно уже за двадцать перевалило, а всё равно иной раз чувствовал себя сущим мальчишкой, которому выбили зуб.
— За что мне тебя прощать? — отец усмехнулся щелкнул его по носу. — Ты же мой сын, дурак. И Неа — сын мне. Ну любите вы друг друга, разве я вправе мешать вам?
— Но ты разве не… не хотел, чтобы у каждого из нас была семья и… — Мана снова захрустел пальцами и впился взглядом в лицо родителя в ожидании ответа.
Каким будет этот ответ? Что Адам думает на этот счет? Почему он никак не пресек ничего? Мыслей Маны, поползновений Неа…
— Вы мои дети, Мана, — однако снова спокойно произнес отец и ласково и совершенно не фальшиво улыбнулся. — И в первую очередь вы — семья друг другу, а потом уже кому-то еще. Вы ведь единое целое, — здесь он мечтательно прикрыл глаза, — как мы с Майтрой. Вот только у нас с Майтрой другие чувства и мысли были, понимаешь? Мы нашли свои судьбы порознь, а ваша судьба — быть целым, и если так, я не хочу и не буду мешать этому, ведь главное — это…
— …то, что мы счастливы и здоровы, да? — мужчина растерянно взъерошил себе половы пятерней и наконец ответил на улыбку без принуждения.
— Да, это так, — Адам покровительственно кивнул — и вдруг шкодливо подмигнул ему, совсем как мальчишка, а не почтенный император великой Поднебесной. — Да и потом — неужели ты думаешь, я не знал, по какой такой причине Неа всегда заваливается именно в твою комнату и спать, и болеть, и даже ужинать?
Мана подавился воздухом, чувствуя, как нещадно заливается краской чуть ли не по самые плечи, и протестующе замычал, бешено отскакивая от отца и дико смотря на него.
— Т-ты, т-ты!.. — залепетал он, не в силах ухватить за хвост ни одно из слов, проносящихся в голове и разбегающихся во все стороны. — Как тебе не стыдно! — в итоге обескураженно воскликнул мужчина, всплескивая руками и дрожа всем телом от смущения.
Адам, однако, лишь вздохнул с таким видом, словно все-все-все ему было известно (хотя что это за «все» такое?!), и понимающе покачал головой.
— Это как вам не стыдно, — спокойно протянул он с таким видом, словно… словно… словно издевался над ним! Хотя почему это «словно»? Явно же именно это сейчас и происходило! Мана в отчаянии закрыл алое лицо ладонями, надеясь хоть так закрыться от лукавого взгляда отца, но тот вдруг прыснул: — Хотя я понимаю, — со знанием дела пропел он, и Мана еле удержался от того, чтобы сжаться в комочек и спрятаться под кроватью. — Молодость, Неа, все дела…
— Хватит! — пискнул мужчина в итоге, заставляя Адама всё же рассмеяться и похлопать его по плечу.
— Если серьезно, — старик поиграл бровями и ухмыльнулся, — то делайте что вздумается, мне без разницы. Здоровы — здоровы, рады — рады, а чем вы там занимаетесь — это ваше дело.
Мана поспешно закивал и прикусил губу, борясь со своим смущением. Прав был Неа — отцу они в любом виде будут милы, а он сам — дурак просто мнительный, который привык, что его холят и лелеют и все ему разжевывают. Тики вон за собой целую чету сирен приволок — а родителю только того и надо, сидит и ручки сложил, радуется.
— С-спасибо, пап, — румянец даже не думал сходить, и Мана побольнее прикусил губу. — Я… просто…
— Ты просто не самый бесшабашный отпрыск императорской четы, и тебе требуется родительское благословение, — понимающе кивнул Адам, не переставая улыбаться. — Так вот, я вас с Неа благословляю, понятно?
Мана поспешно закивал — и тут уж просто не смог сдержать улыбки.
— Да, да, конечно, пап, я… — отец прервал его поднятием руки.
— Все хорошо, Мана, — убедительно произнес он, глядя ему точно в глаза. — Все отлично. Мне не так плохо, как могло бы быть, Тики счастлив — а уж тем более наконец воздать по заслугам своему конкуренту, вы с Неа пришли к равновесию, морские ворота открылись спустя почти полтысячелетия, и даже у Вайзли глаза как будто засияли ярче. Тебе не о чем беспокоиться, право слова.
Мана снова ощутил, как слёзы так и норовят вырваться сплошным потоком, и поспешно вытер глаза, не желая выглядеть ещё большей размазнёй, чем уже явно выглядел, однако отец на это его движение лишь понимающе улыбнулся, словно и сам хотел расплакаться здесь следом, хотя никогда особо не отличался слишком нежным нравом.
— Спасибо, — выдохнул в итоге мужчина, порывисто обнимая Адама и заставляя его от неожиданности удивлённо хохотнуть, и тут же прижать к себе на пределе своих сил.
Густой запах лекарств и сладковатых гибискусов забивался в нос, и Мана желал не обращать на это внимания, потому что отец сейчас был рядом с ним, и он был жив.