— Как и Вы, Ваше Высочество, — в итоге процедил он, сжав челюсти так, что набухли вены на шее, и девушка, прекрасно поняв, что тритон имел в виду, ощутила, как заштормило у неё в груди. Но Линк безжалостно продолжал, явно желая надавить как можно больнее: — У Вас меньше прав в океане, чем у кого-либо, даже у рабов в моей провинции, и как только родится новая царевна, Вы станете никому не нужны, и тогда Вы пожалеете, что не ответили на моё предложение, Ваше Высочество, — с издёвкой произнёс тритон последние слова, и это… о, это выбесило Алану настолько, что вокруг них задрожала вода в вазах.
Но это было не так страшно. Да, противно, да, ужасно, да, совершенно унизительно, но — не страшно. Это можно было пережить.
Это нужно было бы пережить, но внутри у Аланы так всё закипело, так всё забурлило, что она не смогла сдержаться.
— Мерзость, — выплюнула она едва слышно — и вперила в Говарда уничтожающий взгляд. — Ненавижу тебя. Презираю, — он дергался от каждого ее слова как от пощечины, а Алана все наступала и наступала на него, пока не приперла к стенке и не подошла вплотную. — Думал, из-за ограничения в правах у меня нет выхода, кроме как твоей куклой стать? Ну и как — совершил подлость, молодец. А чего добился? — губы так и растягивало в улыбке, шальной и злобной, и девушка не взяла на себя труд как-либо ее сдерживать. — Лучше я сама к охотникам в лапы подамся и позволю меня растерзать, чем замуж за тебя пойду и твоей стану, слышишь?! Потому что на самом деле ты сам — ледник! Ледяная крепость, — она расхохоталась и смеялась, пока в горле не запершило. — Что, власть портит, да? Ведь это ты на самом деле сумасшедший ублюдок, хотя ведьмой в океане считают меня!
Алане казалось, она готова впиться ему в грудь ногтями и растерзать его самого. Потому что он неимелнеимелнеимел права говорить так ни о ней, ни о потомках ее любимой сестры! Потому что с такими мыслями он сам — отброс и падаль, и она предпочтет умереть, чем отдаться в его руки.
Не после того, как узнала, какими могут быть мужские руки на самом деле. Такими, какими руки Говарда никогда не будут.
— Алана! — она дернулась на знакомый голос и обернулась. В паре метров от них стоял Лави — как будто обеспокоенный, как будто запыхавшийся даже — и качал головой. — Не трогай его, слышишь? Сама же потом пожалеешь о своем поступке.
Алана замерла на мгновение, думая, что да, будет сожалеть, потому что была слишком доброй идиоткой, которая вечно стремится решать чужие проблемы даже себе во вред, и прикрыла глаза, пытаясь успокоиться.
Лави был прав — Линк того не стоил. Не стоил того, чтобы тратить на него свои силы, чтобы срываться на этого зазнавшегося кровожадного ублюдка. Алана признавала, что Говард был вполне терпимым, но она не желала его видеть более подле себя.
Лави смотрел на неё — и в этом взгляде было что-то новое, что-то, чего не было в нём раньше, и это было бы странно, но девушка подумать об этом позже. Потому что сейчас в ней кипела злость, и эта горячая злость, обжигающая грудную клетку, желала вырваться из неё подобно мощной волне. Она гневно прищурила глаза, впериваясь во вздрогнувшего Лави, и сердито зашипела:
— Да и ты сам хорош! Управитель ещё называется! — она никогда не говорила об этом, по крайней мере, не заостряла на этом должного внимания, хотя обида за такой подлый поступок всё равно спала в её душе на самом дне, похороненная под тоннами проблем и переживаний. Но сейчас, когда Линк, казавшийся ей всё это время правильным и единственно-верным претендентом на царский престол, совершил такой глупый и самоуверенный поступок, в Алане всполошились все эти недовольства и обиды. Неужели она слишком сильно думала о своём народе? Думала о том, как его спасти, а не как отомстить или спрятаться. Как сделать жизнь сирен лучше, как закончить войну, как подписать перемирие и начать восстановление своей древней прекрасной культуры. Но… неужели всем остальным было плевать на это? — Если ты хотел уйти и оставить свою провинцию, то так бы и сказал, а не сбегал! Ты хоть думал о том, что оставил свой народ? Ты хоть думал о том, как нужен был своим людям?
Лави, однако, хоть и вздрогнул в первый момент, в конечном счете явно не проникся. Только глаза завел, будто поняв, что сейчас волнует Алану вовсе не народ (хотя народ тоже, конечно, но в меньшей степени), а буря в груди.
— Ну вот зачем ты это сделал? — вскинув бровь, он бросил на Линка короткий взгляд через плечо девушки и поджал губы. — Довел царевну до истерики… А если ее отец узнает?
— А ты вообще не лезь! — ощерился на него уязвленный Говард, и Алана позволила себе кривую усмешку. — Как будто ты имеешь больше прав, чем я!
И вот тут кривая усмешка выползла уже на лицо Лави. И он сделал, по мнению Аланы, самый удивительный — пусть и глупый — поступок, который можно было от него ожидать. Задрал рукав свой рубашки — и частично выпустил ипостась, блеснув огненно-рыжими плавниками.
— Уж я-то как раз имею побольше прав, чем ты, — заметил он и лукаво поиграл бровями, как будто все это какая-то шуточка, а не… не… чуть ли не еще один вызов! — Идем, Алана, — а вот и еще один поступок — Лави чуть приобнял ее за плечи и повел прочь от так и оставшегося стоять на месте статуей самому себе Говарда.
— Ты что сделал?! — зашипела девушка, как только опомнилась; все прочие мысли из головы вытеснило всколыхнувшееся вновь беспокойство. — Ты идиот совсем?! Сам же это скрывал столько времени! А теперь Говард… он же точно скажет отцу!
Однако Лави было, как и обычно, просто так не стронуть с его точки зрения. Наверное, упрямство — это семейная черта, с неожиданной нежностью подумала девушка, чувствуя, как тепло от руки тритона распространяется по озябшему от безрадостных мыслей о Тики телу.
Алана взглянула на его душу, в который раз уже за эту неделю любуясь её чистым переливом и завораживающим гулким звоном, и тяжело вздохнула, пытаясь отвлечься от проблем с Микком. Например, восхититься вновь тем, что Лави смог обуздать свою злость (и желание убить, вестимо, как бы грустно это ни звучало), как только увидел Мариана — потому что после этого чёрная туманность, которая вечно напоминала девушке дымок сначала от огня, а потом уже и от свечек, испарилась, оставив после себя сверкающее и греющее солнце, в тепле которого хотелось нежиться и забывать свои невзгоды.
Но теперь, когда Лави сам рассказал Линку свою тайну, рассказал, хотя раньше даже говорить о Мариане и троне не желал, ему придётся что-то с этим решать. Однако самого тритона это, казалось, даже и не волновало: он легкомысленно пожал плечами, фыркнув, и закатил глаз.
— Он не горит желанием, разве ты не видишь? — усмехнулся парень, щёлкнув пальцами, и вдруг состроил какое-то слишком карикатурное лицо. — Милый дедушка не хочет воссоединяться со своим внучком, — высоко пропел он, заставив Алану хохотнуть, и продолжил уже как обычно: — Так что не беспокойся, меня это больше не волнует.
Девушка непонимающе нахмурилась, закусив губу.
— Но… как же семья?.. — выдохнула она, вглядываясь в лицо спокойного Лави. Такого незнакомого. Такого родного.
— У меня есть семья, — уверенно возразил он Алане и ухмыльнулся, взглянув на неё. — У меня есть моя свихнутая тетушка и еще целый клан родни. И старик. Так что расслабься, — беззаботно махнул парень рукой, ведя девушку по коридорам куда-то вглубь дворца.
Кажется, они шли к ее покоям.
Алана улыбнулась в ответ, чувствуя, как к глазам снова подступают слезы — только теперь хорошие, радостные какие-то — и покрепче прижалась к боку тритона, стараясь ухватить как можно больше его тепла.
— Спасибо, Лави, — тихо сказала она после недолгого молчания. Тритон хмыкнул и неловко погладил ее по плечу, словно силясь утешить, но не зная как — потому что ее саму не знал.
— Да было бы за что, — однако отозвался он с довольным видом. — Так чего ты разоралась-то? Небось сунулась к Тики, а он тебя похоронным лицом встретил?
Девушка поджала губы, недовольная его проницательностью, и обиженно фыркнула: