Мариан поднял голову и уставился в тонущий в сумраке дрожащих от едва заметного сквозняка факелов потолок.
— Я не могу, — он поставил бутылку вина рядом с наполненным, но так и не опустошенным бокалом, и зажмурился. — Я видел тебя тогда в тронном зале, но ты даже не захотела рассказать мне, что с тобой стало, дочь. Поэтому… я не могу.
Алана поджала задрожавшие губы. Слышать от родного отца подобные вещи было столь же невыносимо, сколь и слушать гадости из уст Говарда Линка, когда-то называвшего ее ледяной глыбой и считавшего за комплимент собственные слова.
Сколько раз он так ее называл?
Сколько раз еще она вспомнит это слово?
Молчание затянулось.
— Пап, я хочу остаться, — еще раз повторила Алана, не зная, что ему ответить. Его слова ранили очень больно, но она знала, что не должна обращать на них так уж много внимания. Мариан… он ведь просто обижен, верно? Он обижен ее побегом, ее молчаньем, ее желанием скрывать правду.
— Из-за этого твоего наглеца Тики? — с ехидной усмешкой хмыкнул он, и Алана бы зашипела в ответ, как всегда это и делала в таких ситуациях, но лицо у Мариана было такое незнакомо хмурое и уставшее, что сил на шипение просто не было.
Ей казалось, что между ними застыла когда-то мощно текущая река, и в замершей толще этой реки — остановившееся время и мир.
Наверное, между ними была бы пропасть, но пропасть можно перепрыгнуть, в неё можно спуститься и забраться на другую сторону, а если ты попробуешь переплыть застывшую реку — то и сам застынешь, затеряешься в окостеневшем дыхании времён.
— Нет, не только из-за него, — ответила Алана, смотря на отца и понимая, что да, между ними застыла полноводная река. Отделила друг друга, не позволила вновь воссоединиться, запретила прикоснуться друг к другу.
Мариан наконец опустил свой взгляд на неё, и… в его лице было столько неприкрытой горечи, столько боли, что девушка не смогла удержаться — и закрыла глаза.
Его белая душа отпечаталась на внутренней стороне век предрассветной дымкой. Рассыпающаяся душа застывшего во времени существа.
Алана тоже была такой?
Тоже была застывшей?
Только вот её рассыпающаяся душа, пожалуй, была бы больше похожа на муть в озере.
Мариан тяжело вздохнул, и девушка вновь взглянула не него — тот уже рассматривал резные узоры на стеллажах.
— Почему ты просто не хочешь отправиться в ледяные крепости, вот скажи? — устало поинтересовался он, но было в его голосе что-то такое, что не позволило Алане вскинуться на него за такое предложение. Словно бы мужчина давно уже все решил, а сейчас лишь для вида отпирается. — Так ведь тоже будет нормально, — пожевал он губы и отпил из бокала.
Девушка длинно вздохнула, чувствуя, как эта окостеневшая река холодит своим безразличием, и мотнула головой.
— Потому что замуж за Линка я не пойду, — решительно произнесла она, нахмурив брови, и ядовито усмехнулась. Мариан вздрогнул. — Моя душа чернее его стократ, но законов его провинции я никогда не приму, и ты это прекрасно знаешь.
Потому что ты знаешь меня.
Потому что ты любишь меня.
Ведь так?
Отец тихо промычал что-то себе под нос как будто в каком-то раздумье, но Алана прекрасно видела, что он ворчит скорее для вида и просто притворяется.
Почему он никак не вынесет свой приговор? Почему он не хочет сказать ей о своем решении?..
На самом деле ее тяготил этот разговор и даже не только он, но и сама необходимость находиться здесь. Она скучала по отцу, но раз тот даже не хотел смотреть на нее, стоило ли вообще стоять перед ним и пытаться вызвать на диалог? Он ведь этого не хотел. Не хотел говорить с ней — даже фразы кидал медленно, заторможенно, обдумывал каждую, как будто боялся, что если скажет что-то неверно — она тут все на куски разнесет.
Но он ведь ее отец! Она никогда бы не стала делать ничего такого!
Алана сжала в пальцах ткань юбки и стиснула зубы, терзаясь в ожидании ответа.
Который оказался вопросом.
— Но помимо этого ты влюблена в наглеца-Тики, из-за сына которого чуть не перерезала Говарду шипами глотку. Ведь так? — лениво предположил Марианво второй раз, словно желая добиться от нее ответа именно на этот вопрос и только на него, — и снова взял в руки бутылку, делая из горлышка широкий глоток и переводя на нее наконец взгляд. И опять глядя куда-то ей между шеей и плечом.
Алана стиснула зубы.
Ну зачем ему это знать!..
— Просто признайся, дочь, я же не собираюсь тебя наказывать за это, — губы мужчины тронула призрачная улыбка, и на секунду прикрыл глаза.
Наверное, вспоминал Элайзу, которая тоже влюбилась в человека.
— Хорошо! — сердито прошипела девушка, скрещивая руки на груди и готовясь отстаивать свою точку зрения. — Да, я влюблена в Тики по уши, хочу остаться с ним и с его семьей! И я ненавижу Говарда, потому что он мерзкая тухлая рыбина и восхищается не мной, а моей силой! И вообще… — она прикусила губу и понизила голос, только тут осознав, что крик ей вряд ли поможет, — зачем мне возвращаться с тобой домой, если ты даже смотреть на меня не хочешь…
И вот только тут Мариан решил взглянуть ей в глаза.
И в его взгляде была бездна.
Или же — та самая окостеневшая река, в которой, наверное, похоронены кости всей их родни.
Интересно, а отец вообще был там, в той лесной хижине, затерянной среди холмов и камней? Видел ли он, то стало со всеми ними? Видел ли он, что приключилось с его детьми?
Ведь когда он наконец нашёл её, уже с на последнем дыхании трепыхавшимися плавниками, этой бездны не было. В его взгляде был лишь страх и паника. И — горечь.
Что он увидел в её лице? В лице маленькой девочки, которая жертвой своих братьев и сестёр сбежала от смерти?
…сколько ты ещё будешь вспоминать об этом, Алана?
Мариан притронулся к переносице тем самым жестом, каким обычно Тики выражал свою усталость и желание просто исчезнуть, чтобы никто его не трогал.
— Слушай, — вздохнул он, — я не собираюсь протестовать, если ты так серьёзно настроена остаться здесь. Опыт показал, что Линк против тебя слабоват, так что пусть всё будет, как ты хочешь, — кивнул мужчина, и, наверное, Алане бы следовало обрадоваться, но она ощутила, как в горле застрял кислый комок, мешающий дышать. — Просто мы… — Мариан длинно втянул носом воздух, потерев шею таким незнакомым и неожиданным жестом, словно он был в растерянности, в замешательстве, и из-за этого комок в горле только увеличился, селя в животе тревожность. — Мы долго ещё не увидимся в таком случае, — тут он замолк, в какой-то будто бы неловкости раздумывая, и Алана не смела его прерывать, пребывая в каком-то странном вакууме, откуда наблюдала за отцом, а между были непреодолимой преградой стыла эта окостеневшая река. — А смотреть… Я не могу спокойно смотреть тебе в глаза, дочь, — наконец признался он, тяжело выдохнув и вновь прямо взглянув девушке в лицо. И заставляя этим замереть в непонимания. — Не после того, как ты осталась одна из-за моего легкомыслия, — замолчи, замолчи, замолчи. — Ты — моё вечное напоминание о том, что я не успел спасти их, — замолкни, замолкни же. — Прости меня.
Алана ощутила, как все в ней дергается, разбухает, как носится кровь по венам с бешеной скоростью штормового ветра. Она не знала, что ответить ему на это. Не знала, не представляла, как реагировать на его слова.
Вот так, значит? Значит, вот так ты любишь меня, отец?
— Мы и так за последние четыреста лет виделись не особо часто, — хмыкнула она, удивляясь тому, как сухо это прозвучало и как ей удалось не сорваться на крик. — Так что не вижу проблемы. Когда ты в следующий раз захочешь навестить меня, у нынешнего императора, наверное, уже будут правнуки.
Мариан горько вздохнул и потер виски, снова отводя глаза. Кажется, он всеми силами хотел избежать этой темы, но в итоге не получилось. Что ж, раз так, они хотя бы все до конца выяснят. Одну правду Алана уже узнала.
— Я серьезно, дочь, — вдруг вмиг осипшим голосом произнес мужчина. — Сцилла… она носит моего ребенка, и я не могу надолго ее оставлять, — тихо признался он. — Я даже не уверен, что останусь на твою брачную церемонию, понимаешь? Ведь… — он замолк, настороженно наблюдая за ее реакцией, но Алана пропустила его последние слова мимо ушей.