— Говоришь, у тебя было несколько? — хмыкнул он. — Тогда эта будет моей. Не каждый раз тебе морские царевны попадаются. Держи ей плавники, сейчас посмотрим, целенькая она или нет.
Конечно же, Алана была «целенькой». Русалки девственны до самого своего замужества, а когда становятся женами — становятся ими раз и навсегда.
Охотники были в восторге, когда стащили с ее изорванную юбку (о море, эта юбка так нравилась ей, а теперь синий цвет будет напоминать не только о свадьбе любимой старшей сестры, но и о том, что с ней здесь произошло — если она, разумеется, выживет). Правда, больше, чем от ее невинности, в восторге они были явно от ее плавников.
— Ты посмотри, — расхохотался Шан, явно опьяненный удачей — и тем, что лишит невинности такую высокопоставленную особу. — Она и правда целка! — он окинул ее масляным взглядом и заулыбался: — Это честь для нас, ваше высочество, порвать царевну. Как славно, что вы согласились с нами прогуляться!
Роц на это тоже издевательски рассмеялся — и упал перед ней на колени, размашисто погладив раскрытой ладонью по хвосту и вызвав стыдную истому по телу.
Обычай — он ведь не просто на пустом месте произошел, хвост — он же ужасно чувствительный, и всякое прикосновение к нему дает отток.
И сейчас этот отток заставил Алану стиснуть зубы и зажмуриться от отвращения к самой себе. Потому что Тики ее не слышал — или просто не желал приходить, и это значит, что ее изнасилуют и убьют в этой неприметной комнатушке, а потом еще и денег за это получат.
Плавники затрепетали словно паруса на ветру, и Алана подобралась, ощетинилась ими, стремясь защититься хоть как-то, сделать хоть что-то, чтобы не дать им убить и обесчестить себя. Во всяком случае, хоть не просто так.
— Тогда держи её, — ухмыльнулся Роц и снова размашисто провёл пальцами по хвосту, вызывая дрожь и злую ненависть, желание вспороть им животы, жажду отравить своей кровью, чтобы они сдохли в муках. Интересно, как сильно почернела её душа за эти четыреста лет? За эти годы, полные ненависти, апатии и бесстрастной бездны. — Я слышал, яд крылаток довольно силён, так что, — пропел он, доставая из кармана складной ножик и со звонким звуком раскрывая его, и Алана дёрнулась назад, стремясь спрятаться, исчезнуть, раствориться, — для начала отрежем ей плавники, — с довольной улыбкой закончил Роц, садясь сбоку и с садистским восхищением наблюдая, как девушка затрепыхалась, надеясь, что хоть что-нибудь получится, что удача всё же повернётся к ней, что море не оставит в беде. Но мужчина придавил коленями плавник и сильно сжал оголившуюся после того, как они развязали жакет, грудь, коснувшись лезвием ножа чешуи.
Алана почувствовала, как в уголках глаз собираются слёзы, и лихорадочно замотала головой.
Она не должна плакать. Не должна, не должна, не должна.
Девушка дернула плавником, выпуская шип, но Роц оказался шустрее — вонзил лезвие в тонкую переливающуюся кожицу прямо рядом с хвостом, содрав несколько чешуек словно бы между делом, невозможно деловитый и радостный, и повел ножом вдоль.
Алана прикусила себе язык, чтобы не закричать от разрывающей все естество боли, и задергалась, забилась в руках мерзких охотников что было сил, потому что боялась кричать.
Потому что если закричит — то заплачет, а если заплачет — толку им от ее слез не будет, ведь души их черны как грязь под ногами у деревенщины после дождя.
Первый ее отрезанный плавник был небрежно отброшен в сторону, на пол, выпачканный в ее кровь и тут же собравший на эту кровь пыль со старых рассохшихся досок. Алана судорожно вздохнула, чувствуя себя ужасно униженной и уже, уже обесчещенной, потому что без плавника дорога в открытое море ей будет заказана, и она уже подвела отца.
Подвела, сорвавшись в это идиотское плавание, в котором попалась как дура этим выкормышам морской ведьмы, отойдя от Тики всего-то на пару метров.
А ее ведь предупреждали… Сколько раз ее уже предупреждали. Ее предупреждали братья и сестры еще когда были живы — говорили, что люди по большей части мерзкие, и если ты встретила белодухого — держись за него, держись, родная, и не отпускай, потому что остальные убьют тебя, позавидовав. Ее предупреждал отец, едва не обезумевший от горя после гибели своих детей и наследников и не просто, не просто так заперший ее в бухте.
Ее даже Тики предупреждал стоило ей только на корабль к нему попасть!
А она все равно сделала все по-своему. Она всегда делала все по-своему — и всегда платила за свои ошибки.
Роц перебрался на другую сторону, специально потираясь о чешую набухшей плотью, пока что (пока что, о манта) спрятанной за плотной тканью штанов, и похабно улыбаясь прямо ей в лицо, явно любуясь в кровь искусанными губами и злобным прищуром, и вонзил нож в основание второго плавника, вызвав пронзительный постыдный крик, полный боли и мольбы.
Хватитхватитхватит.
— Тики! — вырвалось из неё быстрее, чем она смогла понять, и Шан, крепко держащий её хвост, чтобы тот не дёргался, лукаво и сально усмехнулся, протягивая свои мерзкие ладони к её животу, грубо щипая кожу под грудью, выкручивая соски и гладягладягладя тонкую нежную плоть под бедренными кружевными плавниками.
— Не спасёт тебя твой Тики, — криво заулыбался он, и Алана распахнула глаза, судорожно вдыхая и заставляя себя успокоиться, отвлечься от того, как нож издевательски медленно отрезает её последний хвостовой плавник, заставляя успокоиться и отстраниться от боли и горечи, от ненависти и страха.
Бесполезно.
Никто не придет.
И отстраниться — совершенно не получалось.
Шан надавил на плоть под ее бедренными плавниками пальцами и наклонился, прикусывая ее сосок и хватая за руку — положил ладонь на свой член поверх брюк и нажал, как будто хотел, чтобы она погладила.
Девушка запрокинула голову и сильно сжала бугор на его штанах, жалея о том, что у нее не такие длинные ногти, как у многих других русалок — она пропорола бы ткань и оторвала орган этого ублюдка.
Рыжий похабно расхохотался и укусил ее за сосок сильнее, наваливаясь и проникая в нее пальцами.
Алана ощутила, как слезы все-таки обожгли щеки, и закричала в голос, чувствуя, как комок в горле не дает нормально дышать, задыхаясь и всхлипывая.
— Тики!.. Тики, ну где же ты!.. Ты же… ообещал…
Роц расхохотался, гладя ее по ране на хвосте с другой стороны, и тоже наклонился к ее груди. Лизнул, прикусил, рождая в девушке новую волну истомы и отвращения, и отстранился.
— Переворачивай ее на спину — отрежем спинной плавник и ее можно брать, — велел он Шану. — Смотри какая хорошая сучка, ее можно всю ночь иметь и не устанешь от такой красоты-то.
— И как этот Тики еще целкой-то ее оставил? — хохотнул в ответ рыжий, снова щипая Алану за сосок и подтягиваясь вверх. — Аж терпения нет, погоди…
Он придержал ее за подбородок, ловя полный ужаса и ненависти взгляд, и скользнул языком в приоткрытый рот, перекрывая доступ к дыханию.
Алана задрожала, затрепыхалась, зазмеилась, желая вырваться, желая отстраниться, ощущая себя выброшенной на берег беззащитной рыбёшкой — и прикусила язык этого мерзавца, надеясь откусить его, благодаря свои острые зубы. И мужчина заверещал, стремительно выскальзывая из её рта, сразу же ударил девушку затылком о стену, вызывая помутнение перед глазами, головокружение, и она подумала, что было бы хорошо просто потерять сейчас сознание, чтобы не видеть, не чувствовать и не понимать.
Алана выплюнула язык, чувствуя злое удовлетворение, и Роц, досадливо цокнув, пожурил болезненно верещащего Шана, изо рта которого обильным ручьём лилась кровь, для управления которой девушка была слишком напугана и парализована происходящим:
— Ты что, клыков этой шлюхи не видел? Я же сразу тебе сказал, что целовать себе дороже.
Шан заорал что-то неразборчивое, выхватывая из рук товарища нож, и, гневно сверкнув глазами, вонзил лезвие в хвост — она закричала, крепко зажмурившись и задёргавшись в безотчётной попытке спастись, и Роц грубо перевернул её на живот (выворачивая ей руки и плечи), сразу же опасливо сжимая спинной плавник.