— Знаешь, тот ханбок… — вдруг выдохнула Алана, когда Тики начал перевязывать вторую ногу, и мужчина вздрогнул, настороженно взглянув на её шею и мерно вздымающуюся грудную клетку. — Он мне очень напомнил ханбок, в котором сестра выходила замуж, — мечтательно проговорила девушка, и Микк удивлённо замер, переглянувшись с таким же ошарашенным Маной. — Она влюбилась в моряка и сбежала с ним на сушу. А потом отец узнал об этом, но душа у того моряка была настолько белой и прекрасной, что в итоге он сдался и дал добро на свадьбу. У неё был такой же ярко-синий ханбок, и она была такой красивой в нём, — прошептала русалка, сжавшись в каком-то странном порыве, будто желала раствориться. — А потом на нас напали и взяли в плен, — горестно вздохнула Алана, переворачиваясь на спину, когда Тики закончил перевязку, и водяные руки (руки, небо, это были руки — какое же восхитительное мастерство!) аккуратно укутали её тело в лёгкое верхнее покрывало, превратив её во что-то похожее на кокон. Глаза у девушки были стеклянными, а лицо — бледным и сухим. — Люсиль убили первой. Она была самой прекрасной из нас, — улыбнулась русалка, и от её улыбки в груди у Микка что-то перевернулось.
Мужчина осторожно погладил ее по волосам, и девушка перехватила его руку, подтягивая к себе и обнимая как игрушку.
Маленькая девочка, даром что выглядит как взрослая.
Тики осторожно устроился рядом с ней, пока Мана собирал все свои причиндалы обратно в саквояж, и тихо попросил:
— Расскажи мне, — Алана широко распахнула глаза, глядя на него недоверчиво и опасливо, и Микк скользнул пальцами по ее щеке, желая успокоить. — Расскажи мне. Может, тебе станет немного легче после этого. Ты… рассказывала когда-нибудь?
Девушка замотала головой — и тут же зашипела, явно потревожив рану на спине, отчего застегивающий саквояж Мана сразу вскинулся и бросился к постели.
— Не двигайся так резко, Алана, пожалуйста, — умоляюще вздохнул он и присел рядом с ней и Тики.
Девушка кивнула ему в ответ, выдавив из себя еще одну слабую улыбку, и снова обратилась к Микку. В этот раз головой она покачала.
— Никому, — ее голос сел и был похож на шелест. Как шелест волн в прибое. — Даже отцу — он ведь не видел, не знал, что я пережила… Люсиль была замужем — они ее задушили ниткой ее же жемчужных бус. Знаешь, как было бы здорово, говори та торговка правду!.. — девушка хрипло рассмеялась и сильнее сжала руку мужчины. — Если бы русалки и правда плакали жемчугом, их бы не убивали в таких количествах, разве нет?..
Тики почувствовал, как ком встаёт поперёк горла, как он распирает глотку. Как хочется обнять беззащитную Алану и одарить её заботой. Одарить её лаской и уверенностью в том, что всё будет хорошо.
— Конечно, — шепнул мужчина, осторожно проведя пальцами по серебряным волосам, и девушка зажмурилась, улыбнувшись так, словно только что услышала что-то прекрасное.
Мана судорожно вздохнул, жалостливо смотря на них, и мягко погладил её по плечу.
— Люсиль тогда гостила у нас: приплыла порадовать, что носит дитя под сердцем, — продолжала Алана, смотря в потолок затуманенным взглядом и блаженно улыбаясь. — Отца, правда, рядом с нами не было: у него были неотложные дела в ледяных крепостях, а потому и спасти он нас не смог, — она прикрыла глаза, будто переживая момент накатившей истерики, и Тики взволнованно пододвинулся к русалке, укладываясь в нескольких сантиметрах от неё и наблюдая за жемчужным спокойным лицом. И лишь дрожь в пальцах, крепко вцепившихся в руку Микка, показывали, насколько тяжело ей было вспоминать всё это. — После Люсиль принялись насиловать Тэнью. О, какой же высокомерной и наглой она была! — с едва заметной усмешкой воскликнула Алана и вновь поникла, превратившись в безэмоциональную хладную статую. — Она перерезала себе глотку своим же шипом. После этого наши плавники связали, чтобы мы не смели ранить себя.
Мана зашептал что-то — как будто какую ругань — и замотал головой, утыкаясь Тики лбом в плечо и судорожно выдыхая. Сам Микк до боли закусил щеку изнутри и, не выдержав, притянул девушку к себе, осторожно обнимая ее и ласково, почти невесомо гладя по спине — поверх перевязанной раны, стараясь приласкать, а не потревожить.
И Алана прижалась к нему, притерлась всем телом — так, словно мерзла и леденела и хотела согреться. Так, словно он был солнцем.
И это было смешно и больно, потому что сама Алана совсем недавно, всего пару дней назад, призналась ему в том, что он слишком ослепляющий для нее.
А он просто хотел ее обогреть.
— Цтольену изнасиловали, а потом отрезали ей голову — чтобы не дергалась, — девушка судорожно выдохнула, пряча лицо у него на плече. — Ей обрезали плавники и отрезали волосы — ох, какая у нее была шевелюра! Даже лучше, чем у Тэньи, которая вечно забирала себе все гребни! Наверное, ее волосы пошли кому-нибудь на парик… Саму Цтольену скормили собакам после того, как попробовали буквально на куски разрезанную Укру и решили, что рыбье мясо все-таки лучше…
Она шептала, шептала, шептала ему почти на ухо — громким хриплым шепотом, похожим на шорох, на трение воды о камни — о том, как убивали всех ее сестер и братьев. Что маленькому Гилву обрезали плавники, что Згиру вспороли живот, как Рома кромсали его же мечом…
А Тики слушал её, ужасно встревоженный и совершенно ошеломлённый, потому что никогда не мог подумать, что люди способны так издеваться над другими людьми, что через это всё прошла Алана, которая показалась ему в самом начале избалованной и капризной, наглой и высокомерной, а сейчас… сейчас… сейчас он был готов подарить ей все украшения мира, все гребни и платья, чтобы она больше не плакала, а улыбалась так же солнечно, как и когда смотрела на море.
У неё было восемь братьев и девять сестёр — и всех их убили прямо перед её глазами, а потом самый старший — Рогз, о котором Алана шептала с восторгом, непередаваемой любовью и саморазрушительной виной, — из последних сил повелел крови (о небо, той самой крови, которая лилась с их братьев и сестёр) забрать девушку, тогда бывшей ещё совсем маленькой девочкой, и выбросил её этой кровавой волной на улицу.
— Водные духи очень добры к русалкам, — улыбнулась Алана, на мгновение приятно зажмурившись, и сразу же всхлипнула, прижимаясь к Тики словно бы в стремлении согреться. — Я ползла несколько часов до ближайшей реки, и меня ловили, но каждый раз лесные духи, внемлившие молитвам Энки, — Энка — это одна из величайших морских жриц, напомнил себе Тики, — помогали мне. Ах, если бы они помогли нам раньше! — потерянно воскликнула она, цепляясь за Микка, как за спасательный круг, словно только он мог защитить её от этих воспоминаний. — А потом я добралась до океана, и… уже сам океан спрятал меня, — закончила Алана с тихим вздохом.
Мана, ужасно бледный и растерянный, на протяжении всего рассказа поглаживающий её по волосам, прикрыл глаза, словно смиряясь со всем этим, словно решая что-то для себя, а Тики прижал замолчавшую девушку к себе так крепко, как только мог, чтобы не потревожить её ран, — прохладная ткань лёгкого шёлкового одеяла, укутывающего тело русалки, сползло, оголяя покрытую синяками и укусами грудь, и успокаивающе провёл губами по бледной коже от виска до носа, слизывая редкие слезинки.
— Среди нас не было лишь Элайзы, — сипло прошептала Алана, и Мана удивлённо охнул, непонимающе нахмурившись.
— Твоей самой старшей сестры, вышедшей за моряка замуж, верно? — как-то осторожно, словно на всякий случай, уточнил он, и девушка кивнула.
— Элайза ждала ребенка, — с нежностью произнесла она, вскинув руку и мягко погладив робко улыбнувшегося Ману по руке. — Потому она не смогла проводить нас. К тому же… в стране, где жила Элайза, разгоралась война, а потому муж не пустил ее дальше. Мы расстались на берегу одного из южных морей, а спустя несколько суток нас поймали охотники.
Тики сердито нахмурился, обернувшись к брату — не понимая, зачем заставлять девушку повторять это еще раз, неужели одного недостаточно, но… Лицо Маны только что не светилось.