На дорогого человека.
Девушка до крови прикусила губу, ощущая, как раны горят и щиплют, и заставила себя не вслушиваться в шепот чужих шагов, потому что сейчас не могла быть удостоена ничего более, чем укора за свое неосмотрительное поведение.
А ей было так плевать на раны… Они ведь отвлекали ее своим горением, своей болью от еще более ужасных мыслей, так что их существование… это было хорошо даже.
Уж точно лучше, чем если бы шрамы сразу зарубцевались и стали просто немым напоминанием ей о ее глупости и уродстве.
Дверь едва слышно скрипнула, и шаги просочились в каюту, остановившись у порога, да там и замерев. Замок щелкнул, а Алана только крепче вжалась лицом в подушку, будучи просто не в состоянии смотреть сейчас на вошедшего. Она знала, что это Тики, конечно. Из всего экипажа только он мог ходить так тихо — словно скользил в каком-то миллиметре от пола, подхваченным течениями ветра и не расстающийся ни на миг со своей стихией.
Мужчина замер на пороге, так и простояв с минуту подобно статуе — словно и не дышал совсем, а только смотрел на нее. На ее уродство, на ее беспомощность, на ее болезненную наготу.
Ну почему она тогда его не послушалась?! Почемупочемупочему?! Ведь сейчас все могло бы быть нормально, не отойди она тогда к этой проклятой лавке с картинами! Сейчас можно было бы и дальше резвиться в море, опережая корабль и болтая с дельфинами, и Тики восхищался бы ею и смотрел как раньше.
Без этой вины, скоблящей сердце Аланы как острые когти.
Шаги прошуршали к кровати, легкие словно ветер, и Микк, протянув руку, едва ощутимо погладил девушку по мокрым, тяжелым от соли волосам.
— Прости меня… — выдохнул мужчина почти неслышно, и Алана стиснула зубы, потому что его не за что было прощать. Потому что это она только что ему нахамила. Потому что это ей тогда стоило быть осмотрительнее и слушать лучше.
Потому что этот несносный пират снова брал вину за ее глупости на себя, а она этого не хотела.
Не хотела, чтобы он чувствовал себя виноватым в том, в чем его вины точно не было.
— За что? — выдохнула Алана, чувствуя, как грудную клетку распирает от чувств, которые она запирала в себе и прятала, которые сейчас искали выход, а этого выхода не было. — За что я должна тебя простить? — со смешком повернулась она к нему, с благодарностью ощущая, как раны жжёт и стягивает при любом движении.
Тики смотрел на неё, но в его глазах не было того заставляющего замирать сердце восхищения — там была лишь грусть и эта раздражающая вина, из-за чего хотелось, манта всех раздери, расцарапать ему лицо.
Четыре века назад Орлза тоже выцарапала глаза одному из охотников. Выцарапала — и потом умоляюще взглянула на Алану, тогда ещё совсем мелкую, словно прося о помощи. Словно верила, что она — связанная и кинутая в ящик, оставленная на «десерт» — была способна ей помочь.
Интересно, сестра возненавидела её, когда Алана смотрела на её смерть, не отрывая взгляда? Когда не смогла помочь?
Глупая мелкая русалочка, вечно лезущая в неприятности — вот кто ты, а не благородная царевна.
Тики тяжело вздохнул, поджимая губы, и Алана заметила, каким осторожным и неловким он был.
— За то, что больше ты не сможешь плавать. Это я виноват.
Девушка ощутила, как злость поднимается в ней в ответ на эти слова сносящей все на своем пути полной — и вскочила, ощущая, как тело прошивает новой болью.
— Заткнись! Заткнись! — воскликнула она почти что в отчаянии — потому что просто не могла это слышать; смотреть на это. — Терпеть тебя не могу! — и бросилась мужчине на шею, не в силах совладать с собственными желаниями и порывами.
Раны на спине и ногах болели — как будто кто-то повторно отрезал ей плавники, а Тики судорожно выдохнул ей в волосы, словно сам был готов заплакать, и Алана зарылась носом в его рубашку, чувствуя, как ее тело обдает прохладой ласкового ветерка, словно всего окружающего Микка неплотным коконом, и постаралась хоть как-нибудь успокоиться.
— Я думала, смогу плавать, — наконец выдохнула она глухо, крепко прижавшись к нему и совершенно плюнув на свою наготу — на голую грудь и ничем неприкрытые ноги.
Пусть прикасается. Ей так хотелось, чтобы он прикасался. Она не хотела выходить замуж и подпускать к себе какого-то там Линка, как бы силен он ни был и сколько бы надежд он ни подавал.
— Алана, я… я не… — мужчина стиснул ее в объятиях, ласково скользя пальцами по влажной коже около противно саднящего шрама на спине, но девушка его перебила.
— Я думала, смогу плавать хотя бы как змея, Тики… Но я не могу никак больше. Я больше не могу зваться жрицей, — она едва слышно всхлипнула в попытке сдержать рыдание, но ничего не вышло. — Я даже русалкой не могу больше зваться, мне ведь… не выжить в море нигде, кроме как в ледяных крепостях, а я… я не хочу туда…
Я хочу остаться здесь, с тобой. Не хочу на сушу. Боюсь даже выходить туда. Но хочу быть рядом с тобой.
Алана сжалась в попытке раствориться, исчезнуть, пропасть, но сильные руки, крепко держащие её в объятиях, были подобны якорям, заставлявшим оставаться на месте. Заставлявшим жалеть о прошлом и оплакивать уже затонувшее в пучине будущее.
Русалка, не способная плавать.
Интересно, что отец сделает сначала: отругает её или же пожалеет? Наверное, взбесится, раскричится, пообещает перебить всех человечишек, а потом устало упадёт рядом и обнимет изо всех сил, до хруста в костях.
Да только Алана больше не вернётся к нему.
Алана станет женой Линка, душа у которого словно пятнистый тюленёнок, потому что она — наследница морского трона и не имеет права бросать свой народ в такие сложные времена.
А Тики… Тики — человек, который умрёт лет через шестьдесят, которого она потом будет помнить всю свою жизнь, которого она, оказывается, любит сейчас.
Мужчина присел на кровать и устроил ее на своих коленях, больше не проронив ни слова. Ласковый, спокойно переносящий ее истерики — как будто считал, что должен вытерпеть без нареканий теперь абсолютно все — он мягко касался губами ее волос и лба, и девушка млела под этими его жестами и успокаивалась. Потому что иного выхода, кроме как успокоиться и через несколько дней сойти на сушу, у ее не было.
Алана притерлась к Тики крепче, чувствуя, как горят раны на ногах и спине (снова закровившие даже, кажется), и со стыдом ощутила, как наливается тяжестью грудь — какая-то как будто слишком чувствительная (впервые за четыреста лет, манта всех сожри), что странно, учитывая, что русалки не… не…
Может, это все из-за этих мерзких охотников?.. Тики ведь говорил, грудь среди людей — это предмет влечения, а Шан и Роц… они трогали ее и кусали соски, и это… о море, это такой стыд. Как бы она хотела забыть об этом…
— Давай я все-таки обработаю раны, ладно?.. — наконец выдохнул Микк ей на ухо, отвлекая от мерзких и стыдных мыслей, и ласково прижался губами к ее виску — на какую-то жалкую секунду. О, как же она хотела… — Я очень волнуюсь за тебя, прости, если я…
Алана поспешно замотала головой и отрицательно замычала, самым бесстыдным образом возя лицом по его рубашке и только спустя несколько секунд чуть отстраняясь.
— Все в порядке, просто я… Миранда завтра только будет, наверное, — постаралась улыбнуться она (получилось вымученно и криво). — Так что это… будет уместно — все обработать. Вот…
Я рада, что ты за меня беспокоишься, чуть не сказала она — но вовремя прикусила язык. Потому что… чувствовала себя ужасно.
Ей казалось, что всё её тело — сплошной оголённый нерв, и любое движение приносило боль, а любое касание доставляло удовольствие. И девушка чувствовала себя такой грязной, такой ужасной и распутной, чувствовала себя так, словно сейчас сгорит в этом огне странного влечения, совершенно неуместного и неправильного.
Она же сама отказала Тики. Отказала, даже не подозревая об этом, но мужчина явно именно так и воспринял её вчерашнее мямлянье.
О океан, её вчера звали замуж, а она даже не нашла важным рассмотреть это предложение дольше, чем три секунды!