Тики замотал головой, грязно выругался, мешая несколько наречий сразу, и бросился прочь, просто не в силах видеть испуг в глазах девушки — в которую был влюблен и которую едва не ударил, — но и просить у нее прощения за несостоявшуюся пощечину — тоже не в силах.
Ветер бушевал над Марианной, только чудом оставляя корабль нетронутым, и беспокоил море, заставляя волны непроизвольно подниматься, облизывая борта, и собирая в небе грязно-серые тучи. Микк вскочил на рею, чувствуя, как пружинит воздух у него под ногой, словно поддерживая своего повелителя, и забрался как можно выше, как можно дальше.
Ближе к эпицентру разражающейся бури, чтобы направить (попробовать) бурное ветряное течение в паруса (на которые были похожи плавники Аланы, пока ей их не обрезали). Нужно было плыть как можно дальше отсюда, как можно быстрее достичь границы Империи и передать русалку Адаму — а там оба пусть поступают как знают.
========== Десятая волна ==========
Алана не понимала, что случилось.
Точнее, она совершенно не понимала, как получилось так, что Тики в мгновение ока стал ненавидеть её. Конечно, вряд ли он ненавидел её, но именно на это всё и было похоже для не слишком разбирающейся в человеческой психологии девушки.
Потому что да, она проторчала все эти четыре века в бухте.
Да, не могла довериться людям.
Да, она была полнейшей идиоткой.
Но, манта всех сожри, она доверилась именно ему! Поплыла с ним, желала подружиться с ним, показалась такой беспомощной и жалкой только ему! А Тики разозлился на неё.
На то, что она была так ужасна? На то, что она была несостоявшейся ведьмой? На то, что она была такой безжалостной и ненавидящей?
Когда её семью похитили четыре века назад, Сцилла и хвостом не пошевелила, чтобы спасти их. Она вообще не знала про это, развлекаясь с кем-то на другом конце океана, а Харибда как обычно топила охотничьи корабли в центральной провинции, отчего тоже не представляла, что именно в это время происходит трагедия.
Энка молила океан о помощи. Молила спасти их.
А советницы царя даже не расслышали этот зов, занятые своими делами.
И, возможно, Алана жалела, что так ужасно поступила с Харибдой, обычно очень исполнительной и послушной, но вот Сцилла, посмевшая броситься на Тики, потому что «царевне не нужны люди», никакого прощения не заслуживала!
И это пугало саму девушку — эта ненависть, эта злоба, этот гнев, накатившие на неё огромнейшей волной, когда одна из зубастых пастей оказалась рядом с Микком, потому что в ней не было таких сильных эмоций даже тогда, когда Шан и Роц отрезали ей плавники.
Потому что Тики ей… дороже плавников оказался?
Вообще-то ответ был донельзя очевиден, но Алана боялась это признать. Потому что тогда заклясть кровь и отравить их ею — она не смогла. Зато в случае со Сциллой и Харибдой, пошедшими в беспокойном сне на морское дно (ибо даже ядом царской четы не убить бессмертных), это получилось у нее удивительно просто, почти естественно.
И вообще-то по сути должно было Тики именно испугать. Неа вот испугало… Но Тики, он разозлился, взъярился, выругал ее как девчонку — и едва не ударил.
Алана так испугалась тогда, что он ее ударит — в состоянии какого-то словно беспамятства, неконтролируемой ярости, да — ударит.
Пусть даже не осознавая этого.
Но Тики замер, остановился, поняв, должно быть, для чего занес руку — и взбесился еще сильнее. Теперь — уже на себя.
И ушел.
И девушка боялась его искать. Даже звать — боялась, хотя знала теперь, что он ее везде на корабле услышит, даже если она будет шепотом произносить его имя.
Алана сжалась, свернулась клубком в постели, чувствуя, как перевязанная сутками ранее еще Мирандой рана на спине неприятно натягивается, и уткнулась носом в подушку, силясь не разреветься.
Подруга была беременна, а потому не могла использовать свои способности полностью, однако она очень постаралась над ней поработать, и благодаря ее слезам — сострадательным, честным, теплым — Алана почти уже не ощущала боли, и раны теперь не гноились. Однако перевязывать их все равно стоило — вдруг попадет инфекция.
А перевязывал ее только Тики.
Которого девушка не видела почти сутки.
Конечно, Алана могла бы его позвать. Они уже приближались к границе Поднебесной, а потому можно было заговорить о том, когда они сойдут на сушу, однако… девушке казалось недостойным использование подобных отговорок просто ради того, чтобы увидеть мужчину. Именно поэтому она и сидела безвылазно в своей каюте, боясь из нее даже нос высунуть.
Мана к ней тоже не заходил — Алана подозревала, что это Неа запретил ему наведываться к безумной русалке, способной управлять чужой кровью.
И ей было так обидно!
Она не сдержалась, не успокоилась, не смогла затолкать свой гнев куда поглубже — наоборот, повелась и воспользовалась, на мгновение даже насладившись своими могуществом и силой! И в эту секунду столько трепещущего превосходства было в ней, столько пылающей жажды, что именно тогда Алана и поняла, почему лунноволосые русалки не могли отказаться от своего дара повелевать кровью.
А потом золотые глаза Тики наполнились чем-то, напоминающим испуг, и девушке стало тошно от самой себя.
Наверное, именно поэтому она и закрылась от него, стремясь остаться такой же невозмутимой, как и всегда. Как было в бухте. До знакомства с Тики.
Алану же, на самом деле, после того, как она сбежала от убийц, половина океана стала бояться — бояться ее магии, позволяющей управлять чужой кровью. Ведьмы жили в безднах, в тех страшных местах, куда русалки и тритоны опасались забредать, и молва о них ходила ужасная, а потому девушке было всегда неприятно слышать такое и в свой адрес.
Особенно — слышать от океана, волны которого доносили ей большинство сплетен со всех провинций.
Ей было так одиноко там, так ненавистна та бухта, но проверить уровень этой ненависти, проверить, достаточно ли этой ненависти для заклятия крови, возможности не было — к ней просто никто не приплывал, а большинство кораблей море топило так далеко, что своей магией добраться до них Алана просто не могла.
И сейчас она напугала своей несдержанностью всю команду, а Тики — Тики, в которого была влюблена, которому не страшно было показаться такой беспомощной (но стыдно, ужасно стыдно) — ненавидел её.
Непролитые слезы жгли крепко зажмуренные глаза, и Алана сильнее зарылась в подушку носом, чувствуя, что еще чуть-чуть — и расплачется. И Миранда уже ушла, конечно — не останется же она тут, чтобы успокаивать истерику сумасбродной подруги.
Девушка понимала, конечно, всех их — всех, кто боялся теперь к ней приблизиться — но это все равно было так… так…
Наверное, также они чувствовали себя, когда она шарахалась от них из-за того, что их души темные.
Того, что дверь едва слышно скрипнула, открываясь и притворяясь тут же, Алана поначалу и не заметила. Подумала — померещилось. Кто к ней такой придет — страшной, ненормальной, холодной…
Но кровать внезапно промялась под чужим весом, и девушка дернулась, сжимаясь в комок еще сильнее.
Она не хотела видеть посетителя, кем бы он ни был (если он не Тики, естественно, но то, что он придет к ней теперь, было маловероятно). Вот только и посетитель, кажется, не собирался уходить просто так. Алану легко погладили по спине шершавыми теплыми пальцами — у линии шрама, поверх повязки. Как всегда делал сам Микк, пират и разбойник, сожри его манта, от которого все в груди трепетало.
— Алана… — девушка дернулась и вскинулась недоверчиво, потому что…
Тики сидел на кровати рядом с ней, какой-то выцветший и уставший, словно боящийся прикасаться к ней, но вместе с тем — не имеющий сил себе отказать в этом.
Рана на ладони отозвалась болью, обжегшей кожу и добравшейся будто куда-то чуть дальше.
Алана внезапно ощутила себя какой-то совершенно обнаженной перед мужчиной — хотя она и была перед ним обнаженной, если говорить об этом совсем уж честно — и закусила губу, пряча покрасневшие глаза.