Прочитав письмо, падишах призадумался, вспомнил недавние восторженные рассказы своих сановников и, наконец, решился ехать. Собрав самых достойных, уважаемых людей — с представительной свитой из сорока знатных особ он двинулся к городу Булгари. Гулямбачча уже был наготове для встречи гостей, и он, устилая их путь коврами, с великими почестями ввел их в юфтевый город. Падишаху сроду не приходилось не только что слышать, но и грезить о таком чудо-городе. Встретив радушный прием, падишах подумал про себя: «Как ни хвалили мои посланники это благолепие, но они, оказывается, не смогли передать то, что есть на самом деле. Такое не передашь никаким словом, не опишешь никаким пером!».
Гулямбачча повел сиятельных особ в свой тронный зал. Падишаху показалось, что он вступил в рай. У него невольно пронеслось в мыслях: «О творец, каким бы это было высшим благом, если бы судьба свела мою дочь с этим достойнейшим человеком».
Визирь и воевода после возвращения их сыновей не раз обращались к государю со словами: «Вот вернулись наши сыновья, когда же теперь сыграете свадьбу?» Принцесса все отодвигала срок и говорила: «Все трое джигитов вышли в путь вместе, так пусть все трое опять сойдутся вместе, и тогда все решится. А до этого не будет никакого моего согласия». Отец-падишах отвечал то же самое назойливым сватам. Прослышали о таком решении многие царевичи и принцы, полководцы и длиннобородые мудрецы, горожане и прочий люд, и стала меж них ходить молва: «Неслыханное дело! Прошло лет семь уже. Если б Гулямбачча был в живых, то давно вернулся бы. Как требовал того уговор, сыновья визиря и воеводы вернулись домой достойными и почетными людьми, с караваном всякого добра-богатства. Отдать дочь за одного из них, лучше которых нет во всем городе, — это значит как нельзя лучше устроить судьбу принцессы. Да и откуда падишах найдет более влиятельных, более подходящих женихов. Бестолковый все ж наш падишах, бестолковая и его дочь».
Между тем пиршество в честь падишаха и его приближенных шло полным ходом, дастарханы ломились от всевозможных яств, сладких плодов, были поданы лучшие кушанья. Во время застолья велись приятные речи, придворные поэты читали стихи, хафизы услаждали слух пением. Падишах и его вельможи тихо переговаривались, не скрывая своего восторга: «О боже праведный! Ведь и мы считаемся властелинами мира, а такого блеска и великолепия ни разу не видывали в своей жизни». В это время Гулямбачча поднялся с места и с любезностью обратился к падишаху:
— О царь царей мира, о царства великодушия султан! Я вспомнил сейчас нечто такое, что не знаю, говорить об этом или нет. Об этом я могу сказать лишь в том случае, если не обидится на меня никто из сидящих здесь — ни ваши благородные вельможи, ни вы сами. Мои слова могут стать обидными, и поэтому лучше бы об этом не говорить.
— Что вы, что вы, — благосклонно произнес падишах, — я думаю, что все здесь в таком роскошном тронном зале располагает к тому, чтобы велись самые искренние разговоры. От невысказанного никому не будет ни пользы, ни удовлетворения. Говорите, иначе и в самом деле нас обидите.
Гулямбачча начал свою речь:
— Недавно двое из моих подданных, уверив меня, что хотят заняться торговлей, и дав слово возвратиться через шесть месяцев, отправились в путь, захватив караван верблюдов, груженных золотом, серебром, драгоценностями. Обещанный ими срок возвращения давно истек. А сейчас я увидел их среди вашего окружения.
— Которые из них? — нахмурил брови падишах.
Гулямбачча указал на тех самых именитых отпрысков — сыновей визиря и военачальника.