Конану, которого раджасса и в самом деле возлюбила не только на словах, но и на деле, так надоел евнух и его пестрая свита, что под конец дня он не выдержал и пинком отправил Рахабуи прочь, пригрозив упрямому евнуху « выпустить кишки и намотать их на копыта Нергала», если тот не оставит его в покое.
Кроме того, чуть поодаль, втайне посмеиваясь над мучениями чужеземцев, прохаживалась Рама в сопровождении девушек-воительниц из числа Черных стражей. Она вежливо, но непреклонно отклонила все возражения северянина и хвост из сопровождающих ничуть не уменьшился. Рамасанти, подкатывая глаза и сдерживая улыбки при взгляде на северянина, готового метать гром и молнию, объяснила приятелям, что Черные стражи, самые лучшие и умелые, лишь подчеркивают признательность раджассы к двум известным героям, а ни коем образом ни являются ни соглядатаями, ни упаси боги, надзирателями.
Очевидно от внимательной и наблюдательной Львицы Вейнджана не ускользнули пылкие взгляды, бросаемые молодым туранцем на юную наследницу трона, а такая женщина, как Рама не могла позволить того, чтобы однажды утром раджасса случайно обнаружила в постели княжны некоего воришку из далекого Аграпура, бродягу и нищего, перекати-поле, совсем не пару высокорожденной девице из дома магараджи, равную по происхождению любой из принцесс крови Вендии.
Длительные и бестолковые блуждания по дворцу утомили не только северянина и Рахмата, но и их невольную свиту. Рахабуи вскоре начал тяжело дышать и охать, девицы перестали хихикать и жеманно передергивать обнаженными плечами, а слуги, уставшие таскать за героями тяжелые подносы, постепенно терялись в дворцовых закаулках и лишь Рама, неутомимая Рама и ее выносливые девушки, без устали знай себе шагали за приятелями.
Рахмат, в отличае от северянина, пребывал в отвратительном настроение и даже не пытался прикарманить блестящие безделушки, милые и изящные, в беспорядке расставленные на столиках и шкафчиках в различных залах дворца.
Аграпурский воришка равнодушно проходил мимо бесценных статуэток из слоновой кости и нефрита - они не привлекали его внимания, драгоценные кубки из золота и серебра, чаши, богато украшенные драгоценными камнями, тонкие ткани, равно как и прочие богатства не манили его.
Конану несколько поднадоело кислое лицо приятеля, но он, щадя чувства друга и зная о его беде, лишь несколько раз рыкнул, без особого гнева, заметив, как бескровные губы несчастного юноши беспрестанно шепчут одно и тоже имя.
Самого же северянина занимал иной вопрос. Вейнджан несколько поднадоел могучему воину. Его жаркие джунгли, хитрые файнаги и коварные жрицы навеки внушили отвращение варвару к этому прибрежному княжеству, расположенному на берегу залива Сахиба. И, лишь обещанное вознаграждение, заслуженное! Примиряло его с тем обстоятельством, что ему приходится задержаться и провести еще некоторое время в Лунном дворце.
Рама, осторожная и тактичная, пыталась намекнуть северянину на то, что такой человек, как Конан будет совсем не лишним в охране правительницы, будь ею зрелая Марджена или юная Гури, но Конана уже манили бескрайние просторы Турана. Голубые волны Вилайета звали его к себе, а там вдали, сияли далекие горы.
Горький ветер странствий звал его за собой и ничто - ни обещанная щедрая плата за службу, ни ласковые руки раджассы Марджены, ничто не могло удержать его в этой стране, где плетутся бесконечные заговоры, где правители предают своих жен и детей, где подземные лабиринты полны ловушек и капканов.
Туда, туда, где веет вольный ветер и надувает белые паруса, туда, где воздух пахнет солью и волей, туда рвался северянин…
И, даже соленая вода залива Сахиба не прельщала его.
Конана звал, требовал к себе Вилайет.
С золотом, полученным за службу раджассе, он мог без особого труда купить корабль, набрать команду и тогда…
Глаза северянина подернула мечтательная дымка. Он уже видел себя стоящим на борту корабля. В компании отважных мореходов.
И пусть Илдиз не очень обрадовался бы возвращению в море знаменитого Конана-пирата, его, киммерийца мало заботило мнение туранского владыки.
А, вот Рахмат…
От ран Рахмата не осталось и следа, но всякий раз, когда Конан заговаривал о предстоящем путешествии на Север, туранец или отмалчивался или бормотал что-то невразумительное.
Киммерийца вначале это забавляло, а затем стало раздражать и беспокоить.