Лизавета, вздрогнув, обернулась. На мгновение она задержала взгляд на лице Румянцевой, надеясь по его выражению понять впечатление от увиденного. Но что сударыня Румянцева умела, так это сохранять мастерски вежливую улыбку в любом положении. А тут ещё и сёстры, как назло, стояли над душой.
— Да, пожалуй, определилась, — отведя взгляд, кивнула Лизавета.
— Очень и очень славно, — просияла Румянцева. — А что же фасон? По последней моде: высокая талия, открытые плечи, декольте поглубже?
— Нет-нет! Открытые плечи мне ещё рановато!
Модистка замерла. Лизавете даже показалось, что вот сейчас её лицо даст трещину: улыбка сменится удивлённо приподнятой бровью, — но нет. Румянцева, пускай и с запозданием, кивнула:
— Как пожелаете, ваша степенность. Пройдёмте снимем мерки.
Лизавета послушно проследовала за ней и поднялась на невысокий помост. Модистка закружила вокруг, лихо орудуя то иголками, то отрезами бумаги, то аршинной линейкой. Лизавете оставалось только лишний раз не шевелиться и терпеливо ждать.
Сестёр рядом не было: они никак не могли сделать выбор. Точнее, Александра-то определилась, но остановилась, вопреки моде, на тёмном оттенке. Теперь Наденька её отговаривала, а Маша подначивала, наблюдая за спором как за увлекательным спектаклем. Нюансов Лизавета не слышала, но по долетавшим даже до неё голосам понимала: угомонятся сёстры ещё нескоро. Разве что их остановит кто-то из других покупательниц — одна, вон, уже вся сжалась от негодования, так и глядишь…
— Да хватит же, мама!!! — Лизавета резко развернулась, задев модистку.
Неожиданно громкий крик заставил умолкнуть даже её подруг. Все взоры обратились к дальнему углу магазина, где стояла совсем юная девушка — наверное, лет шестнадцати. Именно она сейчас, вскинув подбородок, распинала собственную мать:
— Только и говоришь, что о том, как мне нужно себя вести, что делать, что говорить, что думать, боже ж ты мой! — она аж ножкою топнула. — Надоело, надоело пуще пареной репы! Надоело наряжаться как все, надоело думать о других, надоело желать только замужества — да не хочу я замуж-то выходить! Я стихи писать хочу, я в столицу хочу, в поэтический клуб!..
Звук пощёчины — смачный, резкий — заставил Лизавету вздрогнуть. Мать девушки, в которой она с запозданием признала юную Софью Смирнову, тоже из купеческих отпрысков, склонилась и что-то прошипела на ухо дочери. А затем схватила её за руку и вытащила из салона, да так резво, что едва не столкнулась с разинувшей рот Наденькой — той пришлось отшатнуться.
— Да что ж это такое, — пробормотала Румянцева так тихо, что услышала лишь Лизавета. — Дорогие гостьи, прошу простить за сей прискорбнейший инцидент! Надеюсь, он не сильно растревожил вас. А чтобы хоть немного скомпенсировать вам пренеприятнейшее зрелище, прошу вас — выберите для себя и своих дочерей любую ленту для волос, какая вам только понравится.
Это сработало. Покупательницы единой волной хлынули к прилавку с лентами, перешёптываясь и переговариваясь. Модистка тяжело вздохнула, откидывая выбившуюся из причёски прядь со лба, и поймала взгляд Лизаветы:
— Вы тоже можете выбрать.
— Зачем? Ведь это была не ваша вина?
Сударыня Румянцева промолчала. Лизавета уже решила, что та не ответит — но модистка повернула голову, поглядела на то место, где совсем недавно стояла скандальная барышня, и тяжело уронила:
— Отчасти, может быть, и моя.
Что она имела в виду, Лизавета побоялась уточнять.
Почему-то словами модистки Лизавета не поделилась ни с подругами, которые потом ещё полдня обсуждали случившееся, ни с мачехой, скупо приветствовавшей её тем же вечером. Последняя, впрочем, и не настаивала — так повелось, что она мало интересовалась судьбой своей падчерицы. После всех прочитанных в детстве сказок о злобных мачехах Лизавета была этому только рада.
Свободная от ненужных разговоров, по приезде домой она сразу направилась в свои комнаты. Едва дверь за спиной закрылась, Лизавета стянула с головы капор, а с пальцев — перчатки, и небрежно бросила их на край кровати. Помедлив, сама же упала рядом и уставилась в потолок. Некрасивая сцена в салоне вновь предстала перед её внутренним взором. Но на этот раз, к сожалению, в сердце Лизаветы примешивалось лёгкое раздражение:
«Ну зачем было устраивать всё это в таком месте?! — подумала она, недовольно насупившись. — Всё равно, что выносить сор из избы. Так… неприлично. Да ещё и по такому поводу».
Каждой девушке, равно как и каждому молодому человеку, родители указывали, как жить. Возмущаться из-за подобного было сродни попытке возмущаться голубому небу: глупо, по-детски. Кричать в салоне тоже казалось детской выходкой, простительной лишь до определённого возраста. Не удивительно, что господарыня Смирнова не сдержалась, отвесила дочери пощёчину — такое унижение для них обеих! А началось-то, поди, из-за ерунды: девице не понравился совет матери по поводу платья, фасона или чего-то ещё. И надо же, такой скандал!..