– Это просто бизнес, – говорил Мэтью. Но у него становилось бизнесом абсолютно все.
Зазвонили церковные колокола, и Аннабель отложила книгу в сторону. Жена отсутствовала уже десять дней, но Аннабель не интересовало, что с ней произошло, она даже не заложила закладку. На открытых верандах в соседних квартирах было пусто: большинство людей считали, что было слишком холодно сидеть там, как это делала Аннабель, даже под нагревательными лампами. А ей холод нравился: он помогал Аннабель чувствовать себя живой и бодрой. От налетевшего резкого порыва ветра у нее заслезились глаза. С потемневшего неба посыпал снег. Прием вот-вот должен был начаться. Если и вправду произошло какое-то недоразумение, она на самом деле должна встретиться с Мэтью уже у Клаузеров; опоздав, она поставит его в неловкое положение. Аннабель терпеть не могла огорчать своего мужа. В Штатах он находил ее опоздания очаровательными, это было составляющей богемного шарма крутой галеристки – в противоположность светским львицам из Верхнего Ист-Сайда, с которыми Мэтью встречался прежде. Аннабель называла их «Тщеславные Блондинки» – по ассоциации с худыми, как скелеты, женщинами из фильма «Костер тщеславия». Мэтью, который вырос в Верхнем Ист-Сайде, похоже, знал их всех. Всех этих Линдси, Битси и Кикси. Девиц с весьма странными фамилиями для таких имен: Леннокс, Меррилл и Кеннеди. Девушек, которых с детских лет учили писать благодарственные записки на тисненой почтовой бумаге и повсюду являться с опозданием; правда, опаздывали они совсем не так небрежно, как это зачастую делала Аннабель. Здесь же, в Женеве, ее опоздания раздражали Мэтью, особенно если это происходило в присутствии его банковских коллег. Потому что здесь у нее вроде бы не было причин опаздывать. Она ведь не работает. И детей у нее нет, как и друзей, за исключением Джулиана. Она не могла себе это позволить. Так что вперед – опять на высокие шпильки.
Клаузеры жили в Колоньи – районе на северо-восточной окраине города, с извилистыми дорогами и открытыми пространствами. Была у них квартира и в центре, чтобы Йонас мог ночевать там, если задержится на работе допоздна (а на самом деле, как подозревала Аннабель, чтобы поразвлечься со своей любовницей, второразрядной французской актрисой, с которой он познакомился в Каннах и с которой открыто появлялся на людях, пока его жена каталась верхом или посещала парижские показы мод, чтобы сделать покупки), но там они никогда никого не принимали. Да и зачем, собственно, если в их шале – на самом деле это было шато – было поле для игры в гольф на девять лунок, теннисный корт, бассейн и гараж на десять автомобилей из личной коллекции Йонаса? Что же касается их собрания картин, то они были не во вкусе Аннабель: вульгарное, легко узнаваемое барахло, подборка, которую арт-консультанты всучили своему клиенту, не обладающему собственным вкусом, но и не ограничивающему их расходы, однако при этом обескураживающе, сногсшибательно дорогая. Аннабель даже подумала, что эта коллекция стоила дороже, чем картины в лучших частных галереях Нью-Йорка. Почти в каждой комнате дома Клаузеров было по крайней мере по одной значительной картине: Дэмиен Херст, Джаспер Джонс. Прямо в центре гостиной стояла скульптура Ботеро – отвратительно тучная голая женщина на кушетке.
– С таким же успехом они могли бы все стены своего дома оклеить денежными купюрами вместо обоев, – сказала Аннабель Мэтью, когда они побывали у Клаузеров впервые. – Нужно быть богаче Всевышнего, чтобы иметь такую коллекцию.
Но еще более грандиозное впечатление, чем коллекция предметов искусства, произвел на Аннабель ничем не заслоненный вид на Альпы, на пик Монблана, открывавшийся из окон. Она была в этом доме уже с десяток раз, но неизменно погружалась в благоговейное молчание, глядя на эти заснеженные горные вершины. Выглядело это, как открытка или иллюстрация к какой-нибудь сказке. Просто не верилось, что такой пейзаж может быть реальным. Небо было настолько пронзительно-синим, снег – настолько ослепительно белым, а контур гор – настолько четким, что казалось, будто это отретушированный цифровой снимок. Впрочем, в доме Клаузеров такое ощущение вызывало буквально все. Взять для примера хотя бы Эльзу Клаузер. Она утверждала, что является дальней родственницей королевской семьи, дочерью австрийского дворянина невысокого ранга – виконта, наверное, или еще кого-то, чей титул звучал не менее нелепо. Аннабель подозревала, что это вымысел, часть несуществующей родословной, которую Эльза тщательно подделала, стремясь заполучить в мужья Йонаса Клаузера. Заявленные породистые корни никак не вязались с ее, пожалуй, слишком большим бюстом, копной очень светлых волос и невнятным акцентом, по которому невозможно было определить, откуда она родом. Вещи у Эльзы были дорогими: от Лоро Пьяна, Шанель или Брунелло Кучинелли, – но кожаные брюки на ней всегда были слишком узкими, юбки – слишком короткими, а декольте – слишком соблазнительно глубокими как для женщины, претендующей на благородное происхождение. К тому же она постоянно носила меха, даже летом.