Чиро открыл дверь комнаты, которую они с Эдуардо делили в домике садовника. Сначала братья жили в главном здании монастыря, на первом этаже. Келья была тесной и шумной. Постоянное шарканье монахинь, направлявшихся из монастыря в церковь, не давало мальчикам спать, а порывы зимнего ветра – входная дверь то и дело открывалась – врывались ледяными сквозняками. И Чиро с Эдуардо были счастливы, когда монахини переселили их в садовый домик, в большую, хорошо освещенную комнату. Сестра Тереза и сестра Анна-Изабель постарались сделать комнату уютной: освободили захламленное помещение от старых цветочных горшков, корзин для обрезков и старомодных садовых инструментов, развешенных по стенам, точно украшения. Монахини перенесли в домик две крепкие кровати, шерстяные одеяла и подушки – плоские, как облатки для причастия. В комнате появились также стол и масляная лампа, керамический кувшин и таз на подставке рядом со столом. У мальчиков было самое необходимое, но и только.
Чиро рухнул на свою койку, Эдуардо занимался за столом.
– Я подготовил камины, все до одного.
– Спасибо. – Эдуардо не отрывал глаз от книги.
– И видел сестру Анну-Изабель в одной юбке. – Чиро перекатился на бок и отстегнул кольцо с ключами от пояса.
– Я надеюсь, ты отвел глаза.
– Пришлось. Я должен хранить верность.
– Богу?
– Проклятье, нет. Я же влюблен в сестру Терезу, – поддразнил брата Чиро.
– Ты влюблен в ее равиоли с каштанами.
– И в них тоже. Женщина, которая может примирить меня с тем, что мы всю зиму едим каштаны, для меня самая прекрасная.
– Это все приправы. Много шалфея и корицы.
– Откуда ты знаешь?
– Видел, как она готовит.
– Если когда-нибудь оторвешь голову от книги, сможешь заполучить какую-нибудь девчонку.
– Тебя только две вещи интересуют: девушки и когда обед, – улыбнулся Эдуардо.
– И в чем проблема?
– Чиро, у тебя светлая голова.
– Я ею пользуюсь.
– А можешь пользоваться больше.
– Лучше выезжать на своей наружности, как дон Грегорио.
– У него не только внешность. Он образованный человек. Принявший сан. Ты должен уважать его.
– А тебе не следует его бояться.
– Я не боюсь его. Я его почитаю.
– Тьфу. Святая Римская церковь меня не интересует. – Чиро скинул ботинки. – Свечи, колокола, мужчины в платьях. Ты видел в колоннаде Кончетту Матроччи?
– Да.
– Вот красавица! Эти золотые волосы! Это лицо! – Он мечтательно закатил глаза. – И фигура! – Чиро присвистнул.
– Она уже три года в одном и том же классе в школе при церкви Санта-Мария Ассунта. Умом не блещет.
– Может, ей просто не по нраву корпеть над книжками. Может, она мечтает повидать мир. Может, хочет, чтобы я прокатил ее в коляске.
– У тебя есть велосипед.
– Ты и вправду ничего не знаешь о девушках. Им нужно самое лучшее – или ничего.
– Кто научил тебя, как обращаться с женщинами? Игги?
– Сестра Тереза. Она втолковала мне, что женщины заслуживают уважения.
– Она права.
– Ну, про всех я не уверен. – Чиро казалось, что уважением не стоит разбрасываться, как разбрасывают зимой сено на ледяных дорожках. Его еще надо заслужить.
– Если ты выкажешь хоть небольшое усердие в духовной жизни и хоть иногда потрудишься приходить к мессе, возможно, дон Грегорио одолжит тебе коляску, – сказал Эдуардо.
– Ты с ним ладишь. Спроси, могу ли я взять ее.
– Придется тебе ходить пешком. Не стану я его просить.
– Бережешь его благосклонность для чего-то более важного?
– Что может быть важнее Кончетты Матроччи? – сухо ответил Эдуардо. – Сам подумай. Коляска священника доставляет лекарства больным. Отвозит стариков к доктору. Развозит еду бедным…
– Ладно, ладно. Я понял. Стремлениям моего сердца не сравниться с деяниями милосердия.
– Даже близко.
– Придется придумать, чем еще ее поразить.
– Поработай над этим, а я продолжу изучать Плиния, – откликнулся Эдуардо, пододвигая лампу поближе к книге.
Каждую пятницу дон Грегорио служил утреннюю мессу для учеников приходской школы. В почтительном молчании они входили в церковь по двое, младшие впереди, вслед за сестрой Доменикой и сестрой Эрколиной.
На девочках были серые шерстяные платья без рукавов, белые блузки и голубые муслиновые передники, а мальчики носили темно-синие свободные брюки и белые рубашки. По выходным матери стирали сине-белую форму и развешивали ее на веревках по всей деревне. Издали казалось, что это реют на ветру морские флаги.
Чиро стоял за колонной на переполненной галерее, прямо над скамьями и вне поля зрения дона Грегорио. В школе оставались только два мальчика его возраста, большинство бросали учиться в одиннадцать, чтобы работать в шахтах. Пятнадцатилетние Роберто ла Пенна и Антонио Баратта были исключением, они собирались стать врачами. Роберто и Антонио прошли к алтарю, преклонили колени и отправились в ризницу, чтобы, переодевшись в красные стихари, прислуживать дону Грегорио.