Но никто этого не заметил; это отсутствие было компенсировано вновь прибывшими гостями, среди которых была знаменитая иностранная титулованная особа.
Защищенная таким образом, Бланш начала уже успокаиваться в надежде на то, что отец не вернется в разговоре с ней к тому, что произошло.
Она была не столь наивным ребенком, чтобы полагать, что он забудет обо всем. Девочка больше всего боялась того, что отец потребует от нее признания. Она очень боялась, ибо не могла скрыть свою сердечную тайну и знала, что не сможет и не будет обманывать отца.
Целый час после завтрака Бланш пребывала в волнении и тревоге. Она видела, как гости ушли с оружием и собаками — и очень надеялась на то, что отец уйдет вместе с ними.
Он не ушел, и ее беспокойство усилилось, предчувствие подсказывало, что он специально остался дома, чтобы поговорить с ней.
Сабина узнала это от камердинера.
Пребывавшая в состоянии тревожной неопределенности, Бланш вздрогнула, когда лакей приветствовал ее и объявил, что сэр Джордж желал бы видеть ее в библиотеке. Она не могла скрыть свои эмоции даже в присутствии слуги. Но слабость продолжалась недолго, и, вернув себе гордый вид, она проследовала за ним в библиотеку.
Ее сердце снова замерло, когда она вошла туда. Она видела, что отец был один, и по его серьезному взгляду поняла, что ее ожидает нелегкое испытание.
Странное выражение было на лице сэра Джорджа. Она ожидала увидеть его в гневе. Но на лице его не было гнева, не было даже особенной серьезности. Взгляд его скорее выражал печаль.
И голос его был печален, когда он заговорил с нею.
— Садись, дитя мое, — были его первые слова, когда он направился к дивану.
Она молча повиновалась.
Сэр Джордж выдержал тягостную паузу, прежде чем заговорить. Казалось, это молчание было тягостно и ему. Тяжелые мысли мучили его.
— Дочь моя, — сказал он наконец, пытаясь подавить свои чувства, — надеюсь, мне не надо говорить, по какой причине я позвал тебя?
Он сделал паузу, хотя и не для того, чтобы получить ответ. Он не ждал ответа, а лишь хотел собраться с мыслями, чтобы продолжить беседу.
Девочка сидела молча, наклонившись, обхватив колени руками, с низко опущенной головой.
— Мне также не надо тебе говорить, — продолжал сэр Джордж, — что я невольно услышал, о чем ты говорила с этим… с…
Снова последовала пауза, как будто он не желал произносить это имя.
— … с этим чужим человеком, который вошел в мой дом, как вор и злодей.
Взглянув на склонившуюся перед ним фигуру, можно было заметить, как покраснели ее щеки и легкая дрожь пробежала по всему телу. Она ничего не ответила, хотя было очевидно, что эти слова причинили ей боль.
— Я не знаю, о чем вы говорили прежде. Достаточно того, что я услышал вчера вечером, вполне достаточно, чтобы разбить мое сердце.
— О папа!
— Да, это так, дитя мое! Ты знаешь, как я заботился о тебе, как я тебя лелеял, как нежно я тебя люблю!
— О папа!
— Да, Бланш, ты была мне дорога так же, как твоя мать: единственный человек на земле, который мне близок, и которому по-настоящему близок я. И вот возникло это — чтобы разрушить все мои надежды — то, чему я не могу поверить!
Грудь девочки судорожно поднималась и опускалась, крупные слезы обильно текли по щекам.
— Папа, прости меня! Прости меня! — только и сумела выговорить она, не в силах остановить рыдания.
— Скажи мне, — произнес он, не отвечая на это страстное обращение. — Есть что-то, что я хотел бы еще узнать. Ты говорила с… с капитаном Майнардом… вчера вечером, после…
— После чего, папа?
— После того, как ты рассталась с ним там, под деревом?
— Нет, папа, я не говорила с ним.
— Но ты ведь написала ему?
Щеки Бланш Вернон, побледневшие от рыданий, внезапно вновь обрели ярко-пунцовую окраску. Это особенно контрастировало с ее синими глазами, все еще блестевшими от слез.
Сначала это было несогласие и обида за любимого. Теперь это была краска стыда. То, что слышал ее отец под кедром, хоть и было грехом, но она не считала себя за него ответственной. Она всего лишь действовала по велению своего невинного сердца, увлеченного самой благородной из природных страстей.
Но то, что она сделала потом, и что открылось теперь, — было поступком, который она могла контролировать. Она сознавала свою вину, заключавшуюся в непослушании. Она не пыталась отрицать это. Она лишь медлила с ответом, потому что вопрос застал ее врасплох.
— Ты написала ему записку? — сказал отец, слегка изменив форму вопроса.