Ночная темнота не позволяла ему разглядеть их лица. Он мог лишь различить две фигуры, нечетко проступающие сквозь пелену тумана.
Но это не имело значения. Он никогда не видел этих шпионов раньше, и потому их лица ничего бы ему не сказали. Достаточно было того, что он слышал их.
И он услышал достаточно для того, чтобы посчитать свою цель достигнутой, — достаточно для того, чтобы вести себя тихо, пока они не ушли; а затем, потрясенный услышанным, поскорее вернуться в круг друзей, которых он некоторое время назад оставил.
Он ворвался в комнату со словами, которые вызвали удивление — почти испуг!
— Вы не должны никуда уезжать, мой губернатор! — были первые слова, которые сорвались с его губ.
— Почему? — спросил Кошут в удивлении, которое разделяли все.
— Мой бог! — ответил австриец. — Я услышал странную историю, после того как я покинул вас.
— Какую историю?
— Историю этого восстания в Милане. Найдется ли на земле хоть один человек, чтобы поверить в эту историю, настолько подлую и отвратительную?
— Объясните, что вы хотите этим сказать, граф!
Это была реакция всех присутствующих.
— Терпение, джентльмены! Вы и сами будете поражены, услышав, что я расскажу.
— Продолжайте!
— Я обнаружил шпионов, как и ожидалось. Двое из них были на улице и разговаривали между собой. Я спрятался за воротами; негодяи вскоре подошли вплотную к ним. Они не видели меня, но я их видел и, самое главное, слышал. И, что вы думаете, я услышал? Будь я проклят! Ни один из вас не поверит мне!
— Расскажите нам, посмотрим!
— Итак, восстание в Милане — обман, приманка, чтобы завлечь благородного губернатора и всех нас в австрийские сети. У него, у восстания, нет никакой другой цели — так сказал один из шпионов другому, ссылаясь на того, кто сказал ему об этом.
— И кто это сказал ему?
— Тот, кто его нанял, лорд А.
Кошут вскочил. Сведения, какими бы необычными они ни были, не могли показаться невероятными.
— Да! — продолжал Розенвельд. — То, что я вам говорю, не вызывает никакого сомнения. Шпион, который рассказал об этом товарищу, сообщил факты и даты, которые он, должно быть, получил из некоторого конкретного источника, и, поскольку многое я уже подозревал, кое-что подтвердило мои выводы. Я знаю силу этих богемских полков. Кроме того, имеются тирольские снайперы — настоящие телохранители тирана. Поэтому у нас нет никаких шансов, хотя Джузеппе Мадзини и думает иначе. Это восстание, безусловно, западня, и мы не должны попасть в нее. Так вы не поедете, мой губернатор?
Кошут посмотрел на своих друзей вокруг и остановил взгляд на Майнарде.
— Не спрашивайте меня, — сказал в ответ солдат-писатель. — Я все еще готов сопровождать вас.
— И вы вполне уверены, что все услышанное вами — правда? — спросил экс-диктатор, еще раз обращаясь к Розенвельду.
— Несомненно, ваше превосходительство. Я слышал это так, как будто говорили непосредственно со мной. Эти слова все еще звенят в моих ушах, которые горят от них!
— Что скажете, джентльмены? — спросил Кошут, тщательно изучая выражения лиц собравшихся. — Должны ли мы верить в такой позор?
Прежде чем кто-либо успел дать ответ, раздался звонок на воротах, прервавший их обсуждение.
Дверь открылась, пропустив человека, который зашел прямо в комнату, где собрались революционеры.
Все узнали полковника Ихаша, друга и адъютанта Кошута.
Не говоря ни слова, он передал лист бумаги в руки экс-диктатора.
Все присутствующие могли видеть, что это шифрованное телеграфное сообщение.
Это был один из шифров, к которому у Кошута был ключ.
Печальным тоном и дрожащим голосом Кошут расшифровал послание собравшимся, и его печаль передалась всем:
«Восстание оказалось фальшивым. За ним стоит предательство. Венгерские полки этим утром были разоружены. Десятки этих бедняг были расстреляны. Сам Мадзини и другие, вероятно, разделят их судьбу, если только не произойдет нечто невероятное, что может их спасти. Мы окружены со всех сторон, и спасения не видно. Свое спасение я вверяю в руки бога Свободы.
Тюрр.»
Потрясенный Кошут медленно опустился на стул. Казалось, что он сейчас свалится на пол!
— Я также призываю бога Свободы! — вскричал он, немного придя в себя и снова вскакивая. — Разве он может позволить таким людям, как они, стать жертвами деспотизма? — Мадзини и тем более — Тюрр-рыцарь — самые храбрые, лучшие, прекрасные из моих офицеров!
Никто из тех, кто хоть раз видел генерала Тюрра, не стал бы подвергать сомнению те высокие слова, которыми Кошут отозвался о нем. И его дела, совершенные после этого, только подтверждали этот хвалебный отзыв.