Это его состояние было грубо нарушено вторжением лакея, бесшумно проскользнувшего в комнату и передавшего в руку его светлости визитную карточку, на которой было написано «Свинтон».
— Где он? — последовал вопрос слуге.
— В приемной, ваша светлость.
— Вы не должны были впускать его туда, пока не убедились, что я расположен принять его.
— Прошу прощения, ваша светлость. Он вошел туда сразу и не спросясь, — сказал, что ему нужно срочно переговорить с вашей светлостью.
— Тогда пригласите его сюда!
Лакей поклонился и вышел.
— Что нужно этому Свинтону именно теперь? У меня сегодня нет с ним никаких дел, и я хотел бы по случаю избавиться от него. Вошел сразу и не спросясь! И желал срочно переговорить непременно со мной! Впрочем, какое мне дело!
Однако его светлость не был ко всему этому равнодушен. Совсем наоборот, внезапная бледность проступила на его щеках, а губы побелели, как у человека, находящегося под влиянием дурного предчувствия.
— Интересно, подозревает ли этот малый о чем-либо…
Эта мысль его светлости была прервана появлением «малого» собственной персоной.
Появление в комнате протеже отнюдь не принесло успокоения шестидесятилетнему донжуану. Наоборот, щеки и губы его еще более побледнели. Что-то в глазах экс-гвардейца выдавало, что этот человек затаил обиду.
Более того, чувствовалась его решимость требовать компенсации за оскорбление. При этом его светлость не мог ошибаться: все эти чувства были направлены против него самого. Смелое, внушающее страх состояние посетителя, столь отличное от того, каким оно было до настоящего времени, показывало, что, какими бы ни были его претензии, он намерен идти до конца.
— Что с вами, дорогой мой Свинтон? — спросил его испуганный патрон тоном притворного примирения. — Я могу быть вам чем-то полезен сегодня? У вас есть ко мне дело?
— Да, у меня есть дело, и довольно неприятное.
В таком ответе его светлость не мог не заметить довольно неучтивое опускание его титула.
— В самом деле! — воскликнул он, стараясь не замечать этого. — Неприятное дело? К кому?
— Лично к вам, мой лорд.
— Ах! Вы меня удивляете — я не понимаю вас, мистер Свинтон.
— Ваша светлость поймет, когда я упомяну один случай, который произошел в прошлую пятницу днем. Это было на улице в южной части Лейцестер Сквайр.
Этого было вполне достаточно для его светлости, и он едва не упал со стула. Хотя даже если бы он и остался сидеть неподвижно, весь вид его при упоминании этого названия говорил о том, что ему очень хорошо известно об этом «одном случае»!
— Сэр — мистер Свинтон! Я не понимаю вас!
— Вы отлично меня понимаете! — ответил Свинтон, снова неучтиво опуская титул патрона. — Вы должны знать об этом, — продолжал он, — так как вы были на той самой улице именно в указанное время.
— Я там не был.
— Бесполезно отрицать это. Я был там, и я лично видел вас. И хотя ваша светлость скрывала свое лицо, нет никакой проблемы — ни для меня, ни для джентльмена, который оказался рядом со мной и который знает вашу светлость так же как и меня, — поклясться, что он видел именно вас.
Хотя теперь и был наконец упомянут титул, но с большой долей сарказма.
— И вы утверждаете, что я был на этой улице в это время? — спросил обвиняемый с вызовом.
— Да, но дело не только в этом. Ваша светлость может свободно находиться на любой улице, как и любой другой человек. Но когда ваша светлость, как было замечено, выходит из некоторого дома, имеющего определенную репутацию, в сопровождении леди, которую я имею честь достаточно хорошо знать, — то у меня уже есть серьезное основание удивляться. Так же как и у моего друга, который был рядом со мной.
— Разве я не могу помочь леди после того, как вышел из здания? Это просто случайное совпадение.
— Но совсем не случаен ее вход вместе с вами — тем более, что ваша светлость оказал ей любезность и помог выйти из кэба, после того как вы проехали с ней вместе по улице! Так что, мой лорд, нет смысла отрицать все это. Отговорки вам не помогут. Я был свидетелем собственного позора, были и другие свидетели. Я требую компенсации.
Если бы все троны Европы развалились перед его глазами, то этот прожженный конспиратор не был бы так неприятно ошеломлен. Как и Людовик XIV, он полагал, что после него хоть потоп, но потоп угрожал теперь именно ему — серьезное, убийственное наводнение, которое могло поглотить не только большую часть его состояния, но большую часть его славы!