Был еще один человек, который с не меньшим, чем Джулия Гирдвуд, интересом отнесся к поспешному отъезду, однако он совсем не был огорчен этим. Более того, для него это было радостное событие, поскольку человек, о котором идет речь, — Свинтон.
Стоя на коленях у окна в своей комнате на четвертом этаже и глядя вниз через щелку под спущенными жалюзи, он видел подъехавший экипаж и с нетерпением дождался того момента, когда пассажиры займут в нем свои места. Он видел также двух девушек этажом ниже, но в тот момент не думал о них.
Этот отъезд был для него как извлечение занозы — избавление от длительной ноющей боли. Боль, мучившая его весь день, улетучилась, как только Майнард сел в экипаж и колеса застучали, увозя прочь тех, кто так мешал планам «лорда». Его нисколько не расстроил тот взгляд, которым Джулия Гирдвуд провожала Майнарда; вздохов ее Свинтон слушать и вовсе не стал.
Едва экипаж отъехал, он быстро поднялся на ноги, повернулся спиной к окну и позвал жену:
— Фан!
— Ну, что еще? — ответила «слуга».
— Касательно этого дела, с Майнардом. Настало время вызвать его на поединок. Я целый день думал, как мне выкроить время для этого.
Это была отговорка — не очень умелая, лихорадочная, неуклюжая попытка спасти свою репутацию в глазах жены.
— Ты уже подумал о секунданте? — равнодушно спросила она.
— Да, я подумал.
— И кто же это, скажи, пожалуйста?
— Один из тех двух парней, с которыми я познакомился вчера во время обеда. Я встретил их снова вчера вечером. Его имя — Луи Лукас.
Сказав это, он вручил жене визитную карточку.
— Что я должна делать с этим?
— Разузнай, в какой комнате он живет. Покажи карточку клерку, он скажет тебе. Это все, что мне нужно сейчас. Погоди! Ты можешь также разузнать, дома ли он?
Не говоря больше ни слова, она взяла карточку и ушла выполнять поручение. Она сделала это автоматически, без всяких эмоций.
Как только жена ушла, Свинтон придвинул стул к столу и, взяв лист бумаги, написал на нем что-то.
Закончив письмо, он поспешно сложил лист и засунул его в конверт, на котором написал:
«Мистеру Луи Лукасу».
К этому времени вернулся его посыльный и доложил о выполнении поручения. Мистер Лукас проживал в комнате номер девяносто, и он был дома.
— Так, номер девяносто. Это внизу, на втором этаже. Найди его, Фан, и передай ему вот это письмо. Вручи ему послание лично и дождись, чтобы он прочитал письмо. Либо он придет сам, либо напишет ответ. Если он вернется с тобой, ты останешься снаружи, пока он не выйдет отсюда.
И Фан во второй раз пошла исполнять роль посыльного.
— Я полагаю, что я выпутался из этой истории, — начал рассуждать Свинтон, как только жена ушла. — Мое положение теперь даже лучше, чем было раньше. Вместо того чтобы помешать, это дело, возможно, даст мне некоторые козыри. Какая счастливая случайность! Интересно, между прочим, куда это уехал Майнард в такой дьявольской спешке? Ха! Я думаю, что знаю, в чем дело. Это, должно быть, касается сообщений в нью-йоркских газетах. Это немецкие революционеры, изгнанные из Европы в сорок восьмом, собрали добровольцев и хотят вернуться туда. Ага, теперь я вспомнил имя человека, замешанного в этом деле. Да, так и есть, это Розенвельд! Это, должно быть, тот самый человек. А Майнард? Поедет вместе с ними, без сомнения. Он был ярым радикалом в Англии. Это его амплуа. Ха! Ха! Превосходно, ей-богу! Карты идут прямо мне в руки, похоже, удача повернулась ко мне лицом!
— Ну, Фан, ты отнесла послание?
— Да, отнесла.
— И каков ответ? Он придет?
— Да.
— Но когда же?
— Он сказал, что придет сию минуту. Я полагаю, это его шаги в коридоре.
— Тогда выйди. Быстрей, быстрей!
Без возражений его переодетая жена выполнила то, что ей было сказано, хотя и не без некоторой обиды — ей не нравилась та роль, которую она согласилась играть.
С момента отъезда экипажа до отсылки из комнаты камердинера мистер Свинтон поступал как человек, вполне владеющий собой. Крепкий напиток, распиваемый им в течение дня, очевидно, вернул его рассудок в нормальное состояние, и в ясном уме он написал мистеру Луи Лукасу записку с приглашением к себе для беседы. В послании он извинялся, что не может прийти сам, и оправдывался тем, что он «болен». Он мог писать уверенно, умело и хорошим стилем — Ричард Свинтон не был ни тупицей, ни невеждой. Однако же эту записку он нацарапал каракулями, сумбурно и сбивчиво — очевидно, желая произвести впечатление сильно выпившего. Видимо, чуть было не разоблаченный «лорд» что-то задумал. Подтверждало эту мысль и дальнейшее его поведение.