— А меня ты можешь чувствовать?
— Сначала не мог. Я почувствовал тебя только вчера, под камнем, когда понял, как надо любить тебя. Теперь я могу ощутить твое присутствие, где бы ты ни была. В мире нет места, где ты могла бы от меня спрятаться.
Он хотел сказать этими словами, что всегда будет рядом, чтобы оберегать ее, но она вдруг вырвала руки, отпрянула от него. Скрестила руки на груди, словно заслоняясь от беды.
Такой простой жест. И такой мучительный.
— И это все? — повелительно спросила она. Все, что ты умеешь?
Анатоль испытывал сильнейшее искушение солгать, и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы его побороть. Этой части своей исповеди он боялся больше всего.
— Нет, — хрипло проговорил он. — Я… Я еще могу двигать предметы, не прикасаясь к ним. Только силой разума.
Лицо Медлин совсем побелело. Ее взгляд устремился на дубовую дверь, в глазах мелькнуло понимание.
Но она упрямо сжала губы.
— Покажи!
У него екнуло сердце.
— Медлин, неужели ты действительно хочешь…
— Хочу. Если ты обладаешь такой силой, покажи ее мне.
Зная Медлин, он должен был ожидать, что она потребует доказательств. Но как он мог выставить перед ней напоказ тот темный дар, из-за которого мать считала его чудовищем? И это когда Медлин уже и так готова от него отвернуться.
Он вздохнул.
— Что я должен подвинуть? Медлин прикусила нижнюю губу, ее взгляд блуждал по залу.
— Ты можешь снять со стены портрет Просперо?
— Да, и утопить его в море.
— Просто чуть-чуть подвинь. — Медлин встала с ним рядом, и по ее лицу было видно, что она разрывается между недоверием и любопытством.
Понуро ссутулившись, Анатоль сосредоточился на картине. Он смотрел прямо в насмешливые глаза Просперо. Он постепенно увеличивал усилие, потом мысленно толкнул портрет. В висках запульсировала боль.
Но ничего не произошло. Портрет оставался на месте.
Анатоль нахмурился. Картина, несомненно, тяжела, но ему приходилось двигать и более тяжелые предметы. Может быть, он ослаб, потратив так много сил на Уилла? Он прищурил глаза и снова напрягся, морщась от боли.
И опять ничего. Лишь легкая дрожь. Казалось, будто эту чертову картину крепко держит… пара невидимых рук.
Просперо!
— Проклятие! — вскричал Анатоль. — Отпусти эту чертову штуку!
— Н-но, Анатоль, я ее не трогаю, — донесся до его ушей удивленный голос Медлин.
— Не ты. Он.
Медлин дико огляделась по сторонам, потом снова посмотрела на Анатоля — так, словно была убеждена, что он теряет рассудок.
Стиснув зубы, Анатоль снова принялся раскачивать и толкать портрет, но тот не сдвинулся ни на дюйм.
— Прекрати! — рявкнул он.
— Сам прекрати, мальчишка, — засвистел у него в ушах шепот Просперо. — Достаточно того, что я всю ночь терплю твои оскорбления. Будь я проклят, если позволю тебе показывать салонные фокусы при помощи моего портрета!
— Ступай в ад, там тебе самое место!
— Анатоль! — Медлин спряталась за спинку стула.
— Я говорил не с тобой, — с отчаянием в голосе проговорил Анатоль. — Это Просперо. Разве ты его не слышишь?
Медлин покачала головой и судорожно вцепилась в спинку стула. Потемневшие глаза казались черными кругами на белом как мел лице.
— Будь ты проклят! — крикнул Анатоль в потолок. — Чего тебе надо? Убедить мою жену в том, что я спятил? Разве ты не видишь, что пугаешь ее?
— Это ты ее пугаешь, юный болван. Я вел себя с достойной восхищения сдержанностью, несмотря на все твои выпады. Если хочешь моего совета…
— Не хочу! Убирайся отсюда и оставь меня в покое.
Медлин, дрожа, стала пробираться к двери.
— Да не ты, Медлин! — заорал Анатоль.
— Анатоль, пожалуйста, — прошептала она. — Нам лучше забыть об этом и…
— Нет! Ты хотела, чтобы я сдвинул эту чертову картину, и я ее сдвину. Разорву ее на тысячу кусочков, как уже давно следовало сделать!
Он снова сосредоточил силу на портрете, но это было все равно, что пытаться сдвинуть горный хребет.
— Бросаешь мне вызов, щенок? — ехидно заговорил Просперо. — Проклинаешь мое имя? Очень хорошо! Давай посмотрим, что ты запоешь, когда не сможешь воспользоваться столь презираемой тобой силой!
Лицо Анатоля исказила гримаса боли и гнева. Словно издалека он слышал мягкий голое Медлин, умолявшей его остановиться. Но он не желал останавливаться и не видел ничего, кроме багрового тумана ярости, застилавшего ему глаза.
Ярости, которую он долгие годы таил в себе, ярости, направленной на Просперо, на всех Сентледжей, вместе взятых, и в первую очередь на себя самого.
Сдавив руками виски, он устремил на портрет все, что накопилось за долгие годы, — весь свои гнев, все отчаяние, всю боль.
Его вены вздулись буграми от неимоверного напряжения мысли и воли, на губах выступила пена, судороги искажали лицо. Он упал на колени, но и в таком положении продолжал титаническую борьбу со своим предком. Разум против разума, сила против силы.
И Просперо сдался. Колдун, словно для того, чтобы сыграть новую злую шутку с Анатолем, внезапно отпустил, портрет, и Анатоль почувствовал, что его сила неудержимо рванулась вперед. Портрет взлетел под потолок и врезался в деревянную балку. Рама треснула, развалилась на куски. С торжествующим ревом темная сила набросилась на мебель: массивный стол ударился о стену, сентледжский меч описал плавную дугу в воздухе, стулья с жалобным треском сталкивались друг с другом, шпалеры отрывались от стен, факелы взрывались и гасли.
Охваченный ужасом, Анатоль, собрав остатки воли, пытался восстановить утраченную власть над собой. Ослепленный болью, он закрыл лицо руками, и, в конце концов, ему удалось загнать демона разрушения на место, в темную клетку разума.
Рев постепенно утихал, последний стул со стуком упал на пол. Анатоль повалился на бок, думая только о том, чтобы не потерять сознание.
Он дышал часто и прерывисто, как дышат загнанные лошади, голова раскалывалась от боли. Видит бог, в последний раз он до такой степени утратил власть над собой, когда еще был ребенком. Тогда он переколотил фарфоровые фигурки. Всех этих хрупких дам…
Хрупкая дама. Ужасная мысль пронзила его раскаленный мозг.
Медлин!
Боже, что он наделал?
Анатоль поднял голову, заставил себя открыть глаза. Зал был погружен в темноту, горел лишь один факел, лежавший на полу в нескольких шагах от Анатоля.
Он подполз к факелу, взял его в руку и, используя как опору перевернутый стол, медленно поднялся на ноги.
Колени у него дрожали, и только нарастающий ужас не давал ему упасть. Если с Медлин что-нибудь случилось, он никогда себе этого не простит. Охваченный отчаянием, Анатоль бродил с факелом по залу, звал жену, но она не откликалась.
Сосредоточив остатки силы, он мысленно потянулся к ней и нашел — она лежала в дальнем углу за перевернутой кушеткой.
Когда Анатоль побрел к ней, она пошевелилась. От облегчения у него закружилась голова. Медлин могла двигаться. Она поднималась с пола с помощью… Просперо.
Его предок, стоя за спиной Медлин, галантно держал ее за талию обеими руками. Свет факела упал на ее белое как снег лицо, и Анатоль увидел в ее глазах ужас, граничивший с безумием.
«Уйди от нее!» -хотел крикнуть Анатоль, но из его горла вырвался лишь хриплый шепот. Впрочем, предок и без того уже растворялся в воздухе, неодобрительно изогнув бровь.
Но это было неважно. Медлин была так потрясена, что даже не видела Просперо. Ужас в ее глазах относился к нему, Анатолю. Именно этот взгляд он так часто видел в кошмарных снах о разбившихся хрустальных вазах и поломанных цветах.
Он протянул к жене руку с немой мольбой, зная, что похож на демона, вырвавшегося из бездны ада. Растрескавшиеся губы почти не шевелились, слова застревали в пересохшем горле — слова, столь необходимые для того, чтобы ее успокоить, чтобы вымолить у нее прощение.
Он обрел власть над своей силой. Он клянется никогда больше не выпускать ее на волю, даже если речь будет идти о спасении жизни. Он готов скорее расстаться с жизнью, нежели причинить ей вред… О, если б только она перестала так на него смотреть!