–
Ах ты ещё и видел?
Она резко остановилась. Таня, чувствуя состояние матери, разрыдалась.
–
Ребёнка вот напугала, больная! Тише, Танюша, мама просто перенервничала.
–
Да, я перенервничала, – с истерическими нотками в голосе выкрикнула Катя. – Ты не понимаешь, что могло случиться?
–
Успокойся!
Дракон перешёл в наступление, больно сжал ей руку.
–
Я воспитывал Таню. Она не хотела идти рядом, и я сказал, что тогда она пойдёт одна. Я все контролировал. Не будь дурой.
Катя с удивлением почувствовала, что хочет сказать что-нибудь этакое из репертуара маминых соседок по военному общежитию.
–
Ты подверг её жизнь опасности. Неужели ты не понимаешь?
–
Я старше тебя и, наверное, больше понимаю в детях. Все, что я делал, нормально. А ты ведёшь себя, как тупая квочка. Остынь.
И он вразвалочку пошёл к дому.
Утром следующего дня, выглянув в окно, Катя увидела Дракона. Он сидел на спинке скамейки с красным термосом в руках. Время от времени он подносил его ко рту и делал глоток.
Вскоре возле него остановилась женщина с коляской, присела на край скамейки и наклонилась к колесу. На женщине была приметная лазоревая курточка с белым мехом на капюшоне. Что она делала с колесом, Катя не видела, но у неё явно не ладилось, и она выглядела раздражённой.
Дракон придвинулся ближе и что-то спросил. Женщина сначала ответила односложно, даже отодвинулась, но он продолжал говорить, активно жестикулируя, потом указал на одно из колёc, бодро соскочил со скамейки и опустился на корточки.
Катя уже знала развязку истории. Она отошла от окна и потянулась за туркой. Дракон собирает группу поддержки. Ему нужны зрители и болельщики.
Катя с Танюшей вышли из дома ровно в полдень. День был пасмурный, ветреный, но на бульваре, как назло, было полно народу. Если они хотят хлеба и зрелищ, то второе получат точно.
Она, конечно, догадывалась, что будет, но такого не ожидала. Дракон в очередной раз продумал всё до мелочей. Это так в его духе…
Катя вышла к зрителям в старом пуховике для прогулок и с нелепым пучком на голове. На Драконе была яркая финская парка, чистые светлые джинсы и начищенные до блеска офисные туфли. И во всём этом великолепии он рухнул перед ней на колени.
Это оказалось настолько неожиданным, что Катя отпрянула назад, к спасительной двери подъезда, поспешно толкая за спину Таню. Будь они в Древнем Риме, толпа, наверное, взвыла бы от восторга.
–
Я больше не могу, – выкрикнул Дракон – ни истерично, ни визгливо, прекрасно поставленным голосом. – У меня сил не осталось. Я с ума схожу, Катюша.
Спиной Катя ощущала дрожь, которая колотила Танюшку.
–
Встань, – пробормотала она, едва разлепив спекшиеся губы. – Не устраивай сцены. Ты с ума сошёл! Я вызову полицию.
–
Звони, звони в полицию! Пусть забирают! Пусть руки крутят! Я ради дочери… – он запнулся и шумно вдохнул воздух, будто подавившись рыданием.
Вокруг стали собираться. Прохожие замедляли шаг. Головы, как на ниточках, поворачивались к ним. Кто-то достал телефон и приготовился снимать. Катя разозлилась:
–
Цирк окончен, товарищи. Приходи с решением суда. Таня, пошли.
Они шли, а Дракон полз за ними. Кате вспомнилась далекая, незнакомая, давно уже умершая Калинина, которая ползла по грязи за гробом Катиной прабабушки, только после смерти увидев в ней человека. Ей неожиданно стало до тошноты противно. Она обернулась:
–
Встань, не позорься.
Он остановился и опустил глаза. Не узнай его Катя за эти годы, поверила бы. Поползла бы следом. Закричала бы на себя саму: “Ату её, ату!”
–
Пап, встань.
Таня вывернулась из-под Катиного локтя и шагнула к Дракону. Кате стоило немалых усилий не схватить её за капюшон.
–
Танюша, золотко моё, кровиночка, папа тебя любит, любит…
–
Не надо. Уходи. Я не хочу тебя видеть.
Он поднял на Катю глаза – страшные, темные, как осенняя вода. Сверху, у самой кромки плескалась обида и боль. Такие натуральные. Даже слезы, кажется, появились. Но внутри, в самой лешачьей глубине, в омутах и под корягами, жило зло, которое терпеливо ждало своего часа.
–
Ты… – пробормотал он, ткнув в Катю изящным пальцем, – всё поломала.
Встал, отряхнул колени и пошел прочь. Плечи опущены, ноги сведены дрожью. Фигура трагическая. Катя даже через толщу пуховика кожей ощущала чужие взгляды – они жгли, как серная кислота. «Сука, стерва, – слышала она шелест в ушах. – Такого мужика изводит, такого отца… Вертихвостка. Шалава. Змея подколодная…»