–
Надо идти, мама, – напомнила Таня, коснувшись щекой её ладони.
От этой неожиданной трогательной ласки Катя задохнулась. В эту минуту Таня казалась старше и мудрее её самой.
Пресный пасмурный свет, смешанный с ветром, тек между домов, шевелил голые, будто обугленные деревья, швырял в прохожих оставшийся с зимы мусор. Углы домов, исчирканные потеками соли и сажи, торчали из остатков снега, как острые ключицы.
–
Только не туда, – прошептала Катя, – пойдем погуляем.
Она была так опустошена встречей с Драконом, что совершенно забыла о страхе, и сама, по доброй воле, уходила от дома всё дальше и дальше. И даже не оглядывалась. Нет, один раз оглянулась, чтобы убедиться: он не идёт следом.
25
Ночью, лежа в темноте и зябко кутаясь в старое комковатое одеяло – вата в ацетатном шёлке, тяжелое, как плащ-палатка – она вспоминала, как перед ними распахнулся простор набережной. За спиной лежал Остров и светился мертвенным серо-голубым светом зимнего дня. Нева дохнула в лицо мертвым ледяным холодом, потянула Катю к себе. Ветер рвал капюшон, шапку, волосы, полз в рукава, задувал в уши. Он был как предвкушение воды.
Кате стало страшно. Она поймала Танину ручку и замерла, боясь, что если хоть на миг оторвет подошвы от тротуара, река утянет её за собой. Неужели она правда сумасшедшая? Неужели Дракон прав?
–
Красиво, да, мама?
Таня смотрела на Исаакий, и отблески его теплого золотого шлема танцевали в её глазах. В этом была великая тайна купола – в любую, даже самую мрачную погоду, он казался обласканным солнечными лучами.
–
Да.
Мрак отступал. Прозрачные щупальца втягивались под лёд. Ветер уже не отдавал могильной сыростью, только близкой весной и холодным морем. Панцирь, охвативший Катину грудь, лопнул, и она жадно дышала – воздухом, не водой. Наваждение какое-то, честное слово.
А потом они сидели в кондитерской. Катя пила обжигающий чай, Танюша тянула из стакана молочный коктейль. Гривастый хлюпал своим алкогольным чаем. Когда он поднимался по лесенке, Катя успела разглядеть под брюками новые белые носки.
В третьем отделении драконовского моноспектакля Катя участвовать не захотела. На улице было промозгло, туман рассеялся только к одиннадцати утра, и она решила, что сегодня стоит обойтись без прогулки.
Дракон со своим термосом был на месте. Трагично сидел на потемневшей от сырости скамейке, трагично пил, трагично вздыхал и трагично поглядывал на окна. К полудню, когда стало потеплее, подтянулся фан-клуб. Первой пришла Лазоревая курточка. Села близко, участливо заглянула в Драконье лицо. Жадно слушала, пока он говорил.
Катя стояла у окна и криво улыбалась. Курточка, наверное, думала, что какой-то стерве повезло с мужем и отцом, а она этого не ценит. Курточка, конечно, ошибалась, но ей не докажешь.
Потом подтянулись сразу двое. Одна, в белой ушанке, кажется, снимала вчера на телефон. Интересно, догадается выложить на ютуб? Кате стало противно – в первую очередь, от себя самой.
Они собирали мозаику, читали сказки, лепили рыжего лисенка. Катины руки и ноги двигались механически, как лапы собаки, которая видит сон об охоте. Она думала о Драконе, о бульваре, о женщинах, которые завидовали, не зная её жизни.
–
Зачем я нужна папе? – вдруг спросила Таня, вытирая салфеткой перепачканные оранжевым пластилином руки.
–
Что? – переспросила Катя.
–
Зачем я нужна папе?
Бенджамин Спок, книгу которого Дракон подарил ей в день, когда Тане исполнился месяц, не давал ответов на такие вопросы. Он предлагал укладывать малыша спать в бельевой ящик за неимением кроватки, кормить мамалыгой и поменьше держать на руках. Но как отвечать на такие вопросы, мистер Спок не советовал.
–
Ты его дочь. Он любит тебя.
–
Но он хочет сделать плохо.
–
Мне, не тебе. Он не желает тебе зла. Просто он… не знает, как надо любить.
“А ты знаешь?” – тут же пополз в уши издевательский смешок. Иногда ей казалось, что у внутреннего голоса интонации Дракона.
–
Знаю, – твёрдо произнесла Катя вслух.
26
–
Пятая заповедь гласит: почитай отца своего…
–
Истец, ближе к делу. Пожалуйста. Иначе мы никогда отсюда не уйдём.
–
Вы не даёте мне высказать мою позицию.
–