–
Раньше ты говорил другое…
–
Ты-то хоть помолчи! Разведёнка с детьми хорошо не устроится, запомни это! Мать рожает детей отцу. «Жена носит, муж рожает» – слышала такое? Раньше люди зря языками не болтали.
–
Но у Ольги две девочки… как он их воспитает?
–
Не у Ольги, а у Максима две девочки. У Максима, слышишь? Если баба довела до развода, значит никаких моральных принципов у неё нет и не было. Так как ей прикажешь детей воспитывать? Она, Ольга эта, сама сука порядочная, ты представь, какими она девочек вырастит!
Тут уж Катя не выдерживает:
–
Какими? Не ты ли сам мне говорил месяц назад, что Ольга и с хозяйством управляется лучше меня, и детки у неё всегда спокойные, и – о чудо – она даже работать успевает! А со мной все не так…
–
Да замолчишь ты или нет?!
От неожиданности она роняет ложку, которой накладывала пюре, и испуганно поворачивается к Дракону. Она и не успела заметить, как он окончательно взбесился. Раньше она могла предсказать приступы его гнева и даже иногда отвести их: сменить тему, промолчать, успокоить… Теперь это удаётся все реже и реже.
Напуганная криком, Танюшка принимается кричать. Лошадка со стуком падает на пол, и Дракон, ухватив ее за колесико, швыряет в стену. Фигурка разлетается вдрызг.
Катя бросается к Танюше – закрыть, спрятать, уберечь, но Дракона уже отпустило. Он деловито поднимает ложку с пола, вытирает тряпкой пятно и молча выходит из кухни.
Сергей растерялся. Работа в полиции приучила к женским слезам – искренним и не очень, но этот белый флаг, внезапно выброшенный Катей, напугал его.
–
Катя, ну что же ты… вы… Не плачьте.
Она подняла голову и прошептала:
–
Уйдите.
Дракон
И все же зима подступала. По утрам драконья пустошь покрывалась кисеей снега, который, приближаясь к земле, становился грязно-серым, как и все вокруг. На фоне гранитного неба падающие снежинки казались пеплом.
Однажды утром, выбегая из пещеры, девочка поскользнулась на замёрзшей лужице у входа и упала, раскровенив колени. Секунду она с недоверчивым удивлением и детской обидой смотрела на выступившую кровь, и вдруг заплакала – горько и тоненько, совсем как обычный ребёнок.
Она метнулась к девочке, уронив глиняный кувшин, с которым собиралась за водой. Кувшин разбился, но она даже не заметила.
–
Сейчас, сейчас, – приговаривала она, – подожди немного, я помогу. Только не плачь.
Девочка внезапно оборвала рыдания и с испугом уставилась на неё. Глаза-колодцы, а на дне – ужас.
–
Отец говорит, что драконы не плачут, – прошептала она. – Драконам не бывает больно. У Дракона одно только уязвимое место – глаза.
–
Наверное, это так, – помолчав, ответила она, – но ты… ещё маленький дракон. У тебя нет чешуи.
–
А может… – девочка перешла на шёпот, – я – вообще не дракон? Я же совсем не такая, как… он.
–
Я не знаю…
Ей тоже было страшно. Пот выступил на лбу мелкими капельками. Так легко сказать: «Ты – не дракон, ты маленькая испуганная девчонка, втянутая в страшную драконью игру». Но что если девочка выдаст, проболтается? Он может убить их обеих, а потом полетит искать нового дракона и новую мать для него.
–
Иногда мне кажется, что я не хочу быть драконом. Я не хочу жечь дома. Я не хочу забирать людей… летать и дышать огнём, наверное, здорово, но у меня пока нет крыльев.
–
Чтобы быть драконом, не обязательно иметь крылья и дышать огнём.
Она помогла девочке подняться и повела промывать раны. В голове молоточками постукивали слова: «У Дракона одно только уязвимое место – глаза».
32
В зале суда было жарко, как в печке. Лицо судьи, вынужденной сидеть в шерстяной мантии, покраснело и лоснилось. Развёрнутый в ее сторону вентилятор бестолково гонял сухой горячий воздух из угла в угол, прихватывая клубы пыли вперемешку с желтоватой пыльцой.
Дракону тоже было несладко: он как-то разом постарел и обмяк, на лбу выступили капельки пота, впалая грудь под футболкой тяжело вздымалась и опадала.
Одна только Катя мёрзла. Руки и ноги заледенели, к горлу подкатывала тошнота, на щеках выступил лихорадочный румянец. Ирина Евгеньевна, потея в чересчур тесном костюме, обмахивалась папкой.