— Я согласна, — сказала она.
Они стояли под тенью боярышника. Он нагнулся и поцеловал ее затянутую в перчатку руку.
— Я хотел бы, чтобы вам никогда не пришлось жалеть о своем решении, — сказал он.
— А я хотела бы, чтобы вам никогда не пришлось жалеть об этом, — воскликнула она.
В ее глазах стояли слезы, а ее губы подергивались от сильного волнения.
— Пойдемте опять на солнце, — сказал он. — Оно в высокой степени обладает способностью восстановлять силы. Ваши нервы расстроены. Вероятно, маленький прилив крови к мозжечку и Вароллиеву мосту. Это весьма поучительное занятие — сводить психологические и эмоциональные состояния к их физическим эквивалентам. Вы чувствуете под собой твердую почву точно установленного факта.
— Но это страшно неромантично, — сказала миссис О'Джеймс со сверкающими глазами.
— Романтизм — порождение фантазии и невежества. Там, куда наука бросает свой спокойный, ясный свет, к счастью, нет места для романтизма.
— Но разве любовь — не роман? — спросила она.
— Отнюдь нет. Любовь перестала быть исключительным достоянием фантазии поэтов и стала одним из объектов точного знания. Можно доказать, что любовь — одна из великих первоначальных космических сил. Когда атом водорода притягивает к себе атом хлора, чтобы образовать более совершенную молекулу хлористоводородной кислоты, сила, которая действует при этом, вероятно, вполне аналогична той, которая влечет меня к вам. По-видимому, притяжение и отталкивание — две первоначальные космические силы. Любовь — притяжение.
— А вот и отталкивание, — сказала миссис О'Джеймс, увидев полную цветущую даму, направляющуюся к ним. — Как хорошо, что вы пришли, миссис Эсдэль! Здесь профессор Грэй.
— Как поживаете, профессор? — сказала дама с легким оттенком какой-то напыщенности в голосе. — Вы поступили очень разумно, оставшись на воздухе в такую чудную погоду. Не правда ли, какой божественный день?
— Да, сегодня очень хорошая погода, — ответил профессор.
— Прислушайтесь, как ветер вздыхает в листве деревьев! — воскликнула миссис Эсдэль, приподнимая указательный палец. — Не представляется ли вам, профессор Грэй, что это не вздохи ветра, а шепот ангелов.
— Подобная мысль не приходила мне в голову, сударыня.
— Ах, профессор, у вас один ужасный недостаток, и этот недостаток заключается в вашей неспособности чувствовать природу. Я сказала бы даже, что это недостаток воображения. Скажите, вы не чувствуете волнения, слушая пение этого дрозда?
— Признаюсь, ничего подобного я не чувствую, миссис Эсдэль.
— Или глядя на нежный колорит этих листьев. Посмотрите, какая богатая зелень!
— Хлорофилл, — пробормотал профессор.
— Наука так безнадежно прозаична. Она все рассекает, приклеив к каждому предмету ярлычок и теряет из виду великое в своем преувеличенном внимании к мелочам. У вас плохое мнение об интеллекте женщины, профессор Грэй. Мне кажется, что я слышала, как вы говорили это.
— Это вопрос веса, — сказал профессор, закрывая глаза и пожимая плечами. — Мозг женщины в среднем на две унции легче мозга мужчины. Разумеется, есть исключения. Природа эластична.
— Но самая тяжелая вещь не всегда самая лучшая, — со смехом сказала миссис О'Джеймс. — Разве в науке нет закона компенсации? Разве нельзя допустить, что природа вознаградила нас качественно за недостаток в количестве?
— Я не думаю этого, — серьезно заметил профессор. — Но звуки гонга призывают вас к завтраку. Нет, благодарю вас, миссис Эсдэль, я не могу остаться. Меня ждет экипаж. До свидания! До свидания, миссис О'Джеймс.
Он приподнял шляпу и медленно направился к выходу по аллее, окаймленной кустами дикого лавра.
— Он совершенно лишен способности понимать и чувствовать красоту, — сказала миссис Эсдэль.
— Напротив, — ответила миссис О'Джеймс. — Он только что предложил мне быть его женой.
Когда профессор Грэй взбирался по лестнице, направляясь к себе домой, дверь его квартиры отворилась, и из нее вышел какой-то подвижный джентльмен. У него был несколько бледный цвет лица, темные, выпуклые глаза и короткая черная борода. Мысль и работа оставили следы на его лице, но по быстроте его движений было видно, что он еще не окончательно распростился с юностью.
— Вот удача! — воскликнул он. — Я ведь непременно хотел повидать вас.
— В таком случае пойдемте в библиотеку, — сказал профессор, — вы останетесь и позавтракаете с нами.
Они вошли в переднюю, и профессор повел своего гостя в свое святая святых. Там он усадил его в кресло.
— Надеюсь, что вы имели успех, О'Бриен, — сказал он. — Я ни за что не стал бы оказывать давления на свою сестру Аду; я дал ей только понять, что я никого так не желал бы видеть своим зятем, как своего лучшего ученика, автора «Заметок о пигментах желчи».
— Вы очень добры, профессор Грэй, вы всегда были очень добры. Я говорил с мисс Грэй по этому поводу и она не сказала «нет».
— Значит, она сказала «да»?
— Она предложила оставить вопрос открытым до моего возвращения из Эдинбурга. Я еду сегодня, как вы знаете, и надеюсь завтра же начать свое исследование…
— «О сравнительной анатомии червеобразного отростка, монография Джемса Мак-Мердо О'Бриена», — громко отчеканил профессор. — Это великолепная тема — тема, затрагивающая самые основания эволюционного учения.
— Ах, она чудная девушка! — воскликнул О'Бриен во внезапном порыве свойственного кельтской расе энтузиазма. — Правдивая и благородная душа!
— Червеобразный отросток… — начал профессор.
— Она настоящий ангел… — прервал О'Бриен. — Боюсь, что ее отталкивает от меня моя защита свободного научного исследования в области религиозной мысли.
— Вы не должны уступать в этом пункте. Вы должны сохранить верность своим убеждениям и не идти на компромисс.
— Мой рассудок верен агностицизму, и однако я чувствую, что мне чего-то не хватает. Слушая звуки органа в старой деревенской церкви, я испытывал ощущения, каких мне никогда не приходилось испытывать во время занятий в лаборатории.
— Чувство, не более чем чувство, — сказал профессор, потирая подбородок. — Смутные наследственные инстинкты, вызванные к жизни возбуждением обонятельных и слуховых нервов.
— Может быть, может быть, — задумчиво ответил О'Бриен. — Но я, собственно, хотел поговорить с вами совсем о другом. Так как я собираюсь вступить в вашу семью, то ваша сестра и вы имеете право знать все, что касается моей карьеры. О своих надеждах на будущее я уже говорил с вами. Только одного пункта я не коснулся: я вдовец.
Профессор удивленно приподнял брови.
— Это действительно новость для меня, — сказал он.
— Я женился вскоре по прибытии в Австралию. Ее звали мисс Терстон. Я встретился с нею в обществе. Это был самый несчастный брак.
Какое-то тяжелое мучительное воспоминание, по-видимому, овладело им. Его выразительные черты исказились, его белые руки крепко сжали ручку кресла. Профессор отвернулся к окну.
— Вам лучше, конечно, судить об этом, — заметил он, — но по-моему вам нет надобности входить в детали.
— Вы имеете право знать все, вы и мисс Грэй. Это такой предмет, о котором мне было бы слишком тяжело говорить с ней. Бедная Дженни была прекрасная женщина, но была доступна лести и легко подпадала под влияние хитрых людей. Она была неверна мне, Грэй. Это тяжело говорить о покойной, но она была неверна мне. Она бежала в Ауклэнд с человеком, с которым была знакома до своего замужества. Корабль, на котором они ехали, пошел ко дну, и все пассажиры погибли.
— Это очень грустная история, О'Бриен, — сказал профессор, — но я все-таки не понимаю, какую связь она имеет с вашими видами на мою сестру.
— Я успокоил свою совесть, — сказал О'Бриен, вставая. — Я рассказал вам. Я не хотел, чтобы вы узнали об этой истории от кого-нибудь другого.
— Вы правы, О'Бриен. Вы поступили в высшей степени благородно и рассудительно. Но во всей истории вас не в чем упрекнуть, разве только в том, что вы поступили слишком опрометчиво, женившись на девушке, которую так мало знали.