А я смотрю на кольцо и мне так больно, что я вот-вот зареву в голос. Никогда не была ревнивой, никогда не гнушалась секса с женатыми мужчинами. Делала это не раз, неизвестно сколько сделаю в будущем. Так что же теперь, мать твою, не так?
– Иди ко мне, – он старается говорить ласково.
Я отчаянно мотаю головой.
Он поднимается, садится:
– Марина, – в голосе тонко звенит сталь, – не дури.
Я поднимаю с пола трусы и судорожно натягиваю на себя.
Лицо Максима вытягивается:
– Ты совсем охренела? Иди сюда! – говорит он, я слышу, как включается злость.
– Не могу, – еле слышно говорю я, чувствуя, как к самому горлу подкатывает истерика.
Он быстро поднимется, делает шаг ко мне, но тут я почти кричу:
– Нет! Я тебе не дам, – меня кривит от этого мерзкого, за версту несущего дешевкой, слова. Что я несу? Дают за деньги, дают по расчету или на пьяную голову. Я же собиралась отдать себя, а не то, что между ног. – И если ты не собрался насиловать, то не подходи.
Он останавливается. Его лицо мгновенно заливает алая ненависть, делая прекрасное лицо – жутким. Его дыхание, частое и быстрое, его губы стали тонкими, от злобы он кусает их, но ближе не подходит. Он сжимает кулаки в бессильной ярости – он легко может взять своё силой, я никак не смогу ему помешать, да вот только и ему нужно не только то, что между ног. Он смотрит на меня, я смотрю в пол, и это похоже на пытку временем – каждая секунда проносится мимо меня, оставляя легкий порез, и чем дольше мы стоим, тем сильнее разрастается сетка из тонких порезов. Мне больно. Прошу, не смотри на меня! Не хочу, чтобы ты видел меня такой. Но он смотрит, пристально, жадно, яростно. Мои мотивы ему смешны и кажутся глупостью, ведь если отбросить эмоции, остается сущий бред – кольцо на пальце! Да кому и когда это мешало? Но если бы он забрался внутрь, если бы чувствовал то же, что чувствую я сейчас…
Кровь замедляет ход – в ход идет самообладание и контроль, и я буквально кожей чувствую, как он берет себя в руки. Самоконтроль привлекает людей. Еще как привлекает! Еще как…
Он делает глубокий вдох, а на выдохе я слышу:
– Нет, насиловать не буду.
Он заправляет рубашку в брюки, и, глядя на то, как я не смею поднять на него глаз.
– Сама придешь.
Он разворачивается и уходит, громко хлопая дверью. Я оседаю на пол и начинаю рыдать.
Двое из охраны пришли за мной, когда я уже вдоволь наелась жалостью к себе. Не знаю, подслушивали они под дверью или это просто профессиональное чутье, которые вырабатывается с годами, но как только я утерла слезы, дверь открылась, и вошли двое. Не те, что являют собой гору мышц, а те, кого вы даже не заметите в толпе, пока не посмотрите им в глаза.
– Идемте, – сказал один из них.
– Куда? – спросила я.
Но никто из них не потрудился ответить.
По опыту общения со «Сказкой», я знаю – если ты не идешь добровольно, тебя тащат силой. Что бы там ни решил их хозяин, мне приходится послушно идти туда, куда скажут, уповая исключительно на его благоразумие и человечность, которые здесь не в цене. Но почему-то именно увидев этих двоих, я поняла, как устала. Все, чего я так боялась, все, что случилось за последние двадцать четыре часа и все, что мне предстоит, вылилось слезами. Ну не драться же мне с ними?
Я поднялась и пошла к двери.
Потом был лифт и коридоры. Но самым удивительным было то, что мы не спускались вниз – мы поднимались наверх, но такими затейливыми дорогами, что я перестала понимать, куда иду. Одно я понимала – здание гораздо больше, и куда сложнее, чем кажется на первый взгляд. Наконец, когда мне начало казаться, что мы уже давно должны были вылезти на крышу здания, мы поднялись по лестнице, прошли узкий коридор, где уперлись в толстую металлическую дверь со сложной пропускной системой, где один из охранников долго и сложно открывал её. Наконец, дверь открылась, мы трое вошли в узкий и короткий холл, где дорогой ремонт и точечное освещение еле лилось с потолка. Здесь был лифт и двое охранников. И все.
Двое моих провожатых и двое стоявших по обе стороны от дверей лифта обменялись фразами, не имеющие никакого смысла для меня, но очевидно что-то значащих для них, после чего один моих конвоиров представил меня, отчеканив мои фамилию, имя и отчество. Я поморщилась – в его устах моя фамилия прозвучала грубо и резко, словно у него вместо языка наждак, и до того мне стало неприятно, что я, потеряв всякий страх, повернулась к нему и посмотрела на него. Он тут же ответил взглядом и глухим:
– Что-то не так?
Да все не так, если на то пошло.
– Где мы? – только и спросила я.
Но он не счел нужным ответить.