Егор резко встает с дивана и быстрым шагом выходит из гостиной. Белка и Низкий улюлюкают, глупо хихикая. Белка предлагает себя третьим. Максим отрывается от моих губ и смотрит мне в глаза:
– Хочешь третьего? – спрашивает он, лаская меня взглядом.
– Мне бы с первым разобраться, – отвечаю я.
Мы смотрим друг на друга, и он видит все то, о чем я так громко молчу.
Ты будешь любить меня.
– Проваливайте, – кидает он двум придуркам, все еще сидящим на диване.
Они встают и уходят, и как только мы остаемся вдвоем, он, поглаживая впадину между моими ключицами, говорит тихо, но так зло, что все мое желание пропадает на раз:
– У меня есть Егор, а у тебя есть Соня. Поняла меня?
Поняла. Я поняла, Максим. Поняла, что с тобой даже мыслить нужно шепотом. А еще лучше вообще не думать.
Я киваю. Он кивает вслед за мной, а затем втягивает живот, берет мою руку, помогает ей забраться глубже, и то, что ласково обвивает моя рука, заставляет нас обоих забыть обо всем на свете. Он закрывает глаза, чувствуя мое прикосновение, сжимает мою шею…
– Пойдем наверх, – говорит он.
Но тут из кухни слышен голос Низкого:
– Макс! – орет он. – Мутабор звонит.
– Сука… – шипит Максим, вытаскивает мою руку и поднимается на ноги.
Мы садимся в машину чуть за полночь. Служебная стоянка «Сказки» непривычно пуста, и лишь кортеж из полутора десятков совершенно одинаковых, безликих машин как попало разбросаны по огромной территории, а возле них – толпа людей, среди которых львиная доля – охрана «Сказки». Увидев нас, люди быстро рассаживаются по машинам. Максим сажает меня назад между Белкой и Низким, а сам забирается на переднее сиденье. За рулем один из теней – человек из охраны. Белка поворачивается голову и тихонько спрашивает:
– Ну что, не надумали взять меня с собой поиграть?
– Пошел ты на хер, – отвечаю я ему, чувствуя, что никак не могу унять дрожь в руках.
– Давай лучше ты – на мой? – мерзко улыбаясь, говорит он.
– Думаешь Максиму это понравится? – спрашиваю я, чувствуя как дрожь пробирается по всему телу.
Он ничего не отвечает и лишь злобный оскал расползается в уголочки его шикарных губ. А мне становится жутко, потому что его глаза стали такими же сумасшедшими, как у Максима.
После звонка этого Мутабора все пошло вкривь и вкось – начались звонки, коим просто не было счета. Втроем (Егор не принимал в этом участия, он просто сидел рядом в своей молчаливой манере), они около часа сидели на телефонах, отчего трубки, в прямом смысле слова, начали накаляться, не выдерживая напора. Потом они, похватав мобильники, сорвались с места и уехали, на этот раз вчетвером.
И я осталась одна.
А ближе к двенадцати часам ночи он вернулся. Один. И по его лицу я поняла – вот-вот произойдет что-то гораздо интереснее, чем потенциальный секс со мной. А еще потому, что первым, что он крикнул, залетая в дом, пробегая мимо меня на лестницу, было:
– Одевайся!
Я подумала – начался пожар. Я подскочила и побежала за ним наверх.
Я застала его в комнате, где стоял его шкаф с одеждой, и увидела вываленные на пол шмотки, которые до этого, у чистоплотного от природы Максима, всегда висели на плечиках и полках, аккуратно выглаженные и вычищенные, откровенно испугалась:
– Максим, что случилось? Пожар?
Он не услышал меня – он уже был в одних трусах и натягивал на себя носки. Его руки дрожали.
– Максим! – крикнула я.
Он поднял на меня глаза:
– Ты чего не одеваешься? Я же сказал, переодевайся, – рявкнул он.
Глаза блестят. Что-то случилось…
– Я одета.
Он бросил быстрый взгляд на мои джинсы и свитер, и, натягивая спортивные штаны, сказал:
– Это не пойдет, – сказал он. Голос его звенел от напряжения, и сам он был натянутой струной – движения быстрые, судорожные. – Там в гардеробной есть спортивные костюмы. Выбери и перео…
– Я не надену тряпки твоей жены!
Он сверкнул на меня глазами, а затем улыбка, сумасшедшая, дикая и совершенно нечеловеческая озарила его лицо.
Я испугалась.
– Хорошо, – сказал он, отыскав в ворохе вещей олимпийку из того же комплекта и надевая её, – поедешь в этом.
Он застегнул молнию, подбежал ко мне, больно схватил меня за руку и потащил из дома.