– А где Егор? – спросила я, пока Низкий и Белка обменивались бредовыми, ничего не смыслящими фразами.
Максим повернул голову ко мне:
– А он у себя дома.
– Я думала вы живете вместе.
– Нет. Он уже полгода живет со своей девушкой.
Вот это да! Я удивленно посмотрела на него, и Максим расплылся в довольной улыбке, которая заразительно перекинулась на мои губы:
– Они живут вне «Сказки»?
– Нет, они здесь. У них свои апартаменты.
– И она согласилась жить здесь?
– Ты же живешь, – парировал он, хитро улыбнувшись одним уголком губ.
Мне стало нехорошо. В животе взорвалась ледяная бомба, и побежала по венам.
– Мне казалось, что мы сошлись на том, что я здесь в гостях. До того момента, пока не понадоблюсь.
Он смотрит, он улыбается:
– Тебе показалось.
Улыбка растянула его губы.
На столе тихонько звякнул мой телефон – пришло сообщение. Максим вопросительно вскинув брови. Я бросила быстрый взгляд, а затем поднялась, чтобы взять мобильник, но он остановил меня:
– Сиди, – тихо сказал Максим, а затем обратился к Низкому, который был увлечен тем, что подкидывал в воздух попрыгунчик, размером с мячик для гольфа. – Блоха, кинь телефон.
Низкий нагнулся, взял телефон со стола и бросил его Максиму. Тот поймал его. Я потянулась, чтобы забрать его, но Максим убрал мою руку:
– Подожди.
У меня внутри похолодело. Странно, ведь прятать мне нечего, но, несмотря на это, я чувствовала себя преступницей. Он разблокировал экран, нажал иконку сообщения. Оно открылось. Тот пробежался глазами по тексту и улыбнулся, а затем протянул мобильник мне, потеряв к нему всякий интерес. Я же ненавидела его за те две минуты, что он заставил меня почувствовать себя еще хуже, чем было.
«Мама привет у меня все супер сдесь весело познакомилась с девчонками они класные завтра напишу»
Все – одной строкой, ни одного знака препинания, «здесь» через «с» и «классные» с одной. Хоть там все хорошо.
К горлу подступил ком. Только бы не разрыдаться при этих ублюдках. Я убрала голову Максима с моей задницы, поднялась с дивана и прошла на кухню. Мне плевать, что он там думает, плевать, понравилось ему или нет – я больше не хочу смотреть на этих идиотов.
Быстрым шагом пересекаю кухню, подхожу к холодильнику и открываю дверцу. Не знаю, зачем – мне сейчас кусок в горло не полезет – просто пытаюсь сделать хоть что-нибудь, что отвлечет меня от всего того, что было со мной, вокруг меня и во мне на данный момент. Не получилось. Мое лицо скривилось в плаче, я закрыла рот рукой и тихо заплакала в лицо холодильнику. Моя жизнь стремительно летит в тартарары, я не могу остановить ход событий. Меня купают в крови, а я молча смотрю. Вчера я видела смерть людей, сегодня их оплакивают родные, а я сижу на диване, смотрю, как он зацеловывает мой зад, а его дружки смеются над вчерашней бойней.
– Что тебя там до слёз расстроило, Кукла? Прокисшее молоко мы как-нибудь переживем.
Я затыкаюсь.
Он подходит ко мне сзади, обнимает, закрывает холодильник и разворачивает лицом к себе:
– Ну что…
– Максим, я больше не могу. Я устала и хочу домой!
– Ну, начинается… – вздыхает он.
Я поднимаю на него глаза.
– Ты слышишь меня? Я ХОЧУ ДОМОЙ!
Он смотрит на меня и… совершенно ничего не отражается на его лице. С его точки зрения эта тема закрыта. Тогда почему я все еще продолжаю надеяться? Наверное, из-за сообщения моей дочери – она напомнила мне, что «Сказкой» моя жизнь ограничиться не может.
– Мне через неделю выходить на работу. Думаешь, моего отсутствия никто не заметит?
– С работой все решено.
– Не поняла?
– Я объясню. Позже… Просто, у тебя, видимо, есть аргумент весомее?
– Конечно, есть, Максим! Я не одна. У меня – дочь.
Он кивает:
– Я знаю.
– Что ты знаешь? Через две недели она приедет из лагеря, и что тогда? Я без неё не смогу. Я без неё жить не…
– Не паникуй, – его рука пытается успокоить меня и гладит по щеке, но эффект противоположный – бинты на его руках напоминают мне о вчерашнем. – Я уже подумал об этом. Мы можем построить отдельный особняк, подальше от борделей. А пока… Есть отдельный вход – служебный. Она ничего и знать не будет. На это уйдет какое-то время, а пока все обустраивается, мы будем жить здесь…
Я открываю рот, как выброшенная на берег рыба, и я не то, чтобы говорить не могу – мне дышать тяжело. А потом я начинаю смеяться, да так истерично, что мне самой становится страшно. Я представила себе семилетнюю девчушку, идущую в школу к восьми утра мимо борделей, наркопритонов и игорных домов. Солнышко пригревает ей затылок и бросает лучики на огромные баннеры с голыми проститутками в самых неожиданных позах и компрометирующих ситуациях, птички поют на ветках деревьев, под которыми валяются использованные презервативы. Она напевает песенку крокодила Гены «Голубой вагон», глядя на блевотину, которую оставил после себя какой-нибудь пережравший субъект. Я хохотала, пока не выступили слёзы.