Максим смотрел на меня спокойно, ласково глядя по щеке перебинтованной рукой – гребаный царь вертепа, король проституток и покровитель наркоманов. Семейной жизни захотелось?
– Когда, наконец, уже явится твоя жена, – говорю я, еле переводя дыхание, – она нарожает тебе ТВОИХ детей. И пусть они пробираются сквозь это дерьмо сначала в детский сад, потом в школу, а затем в институт. А я посмотрю, КТО из них вырастет.
Тут его глаза становятся внимательными, а рука – уже не такой ласковой:
– Уверена, что ДОЖИВЕШЬ до момента, когда вырастут мои дети? – его ладонь обхватывает мой подбородок и не больно, но ощутимо сжимает его. Мне уже не смешно – я смотрю на него дикими глазами.
Сможет ли он убить меня?
Мы смотрим друг другу в глаза, и в моей голове звенит колокольный звон – сможет ли?
Я провожу языком по пересохшим губам, глотаю слюну:
– А что там с моей работой?
Рука ослабляет хватку. Его голос будничный и безмятежный:
– С работой? Ничего особенного. Я тебя уволил.
Странно, на каких пустяковых, по сути, вещах ломается последняя веточка. Я столько пережила за последнюю неделю – купалась в страхе и крови, видела смерть на расстоянии вытянутой руки и чуть не была изнасилована, а меня доконала какая-то мелочь. Уволил он меня…
Мы сидим на разных полюсах кухни – я – на полу у окна, он – на полу у входной арки. Оба тяжело дышим и смотрим друга на друга. Он поднимает руку и прикасается пальцами к порезу на щеке – кровь уже не капает, но все еще остается на ладони. Он смотрит на неё, растирая кровь меж пальцев, а потом снова переводит взгляд на меня.
Я осматриваю пол вокруг нас – все усыпано осколками битого стекла – кружки тонкой работы, дизайнерские тарелки и чашки, наборы бокалов для вина, шампанского и коньяка, керамическая посуда для выпекания – теперь нужно очень сильно постараться, чтобы из этого выпить или съесть. Супер-острые ножи за бешеные деньги по большей части валяются вдоль стен, но один торчит ИЗ неё, а два других разломились пополам. Кастрюли, сковороды, прихватки и чайник, который можно включить из приложения на телефоне, лежат среди кучи хлама, раскуроченные до неузнаваемости. Холодильник распахнут, его полки лежат на полу рядом с ним в общей свалке еды и битого стекла. Большая кухня – есть, где развернуться. Вот я ни в чем себе и не отказала.
Я беру осколок бокала, лежащего рядом со мной и кручу его в руках. Я совершенно без сил.
– Я каково это – играть в Бога? – спрашиваю я устало. – Решать, кому – жить, а кому – нет? И уж если и жить, то только на тех условиях, которые ты выбираешь – спать там, где ты скажешь, есть то, что ты даешь, думать так, как тебе нужно? Каково это, а, Максимка?
Он пожимает плечами:
– Немного утомительно, – его голос такой же тихий, как и всегда.
– Утомительно… – произношу я задумчиво, пробуя это слово на вкус. – Слушай, – я потираю ушибленную руку. Будет синяк. – Я на полном серьезе спрашиваю, где твоя жена? Почему все это говно мне достается? Пусть тащит свою жопу сюда и получает согласно штампу в паспорте. Вот мне-то это все за каким хреном?
Он вскидывает брови, в фирменном жесте «ясно, как день»:
– Ты моя fame fatale[3].
В ответ я морщусь и снова смотрю на битое барахло. Он поднимает глаза и смотрит туда, где раньше висели настенные часы – теперь их там нет. Он вздыхает и шарит взглядом по полу в поисках своего телефона, а когда находит и видит, что от него осталось, обреченно выдыхает через нос.
– Скажи время, – говорит он мне.
Мой телефон в целости и сохранности. Я тянусь в карман, достаю мобильник и смотрю на экран:
– Без двух минут восемь.
– Пора собираться.
– Bon voyage[4].
– Ты идешь со мной.
– Никуда я не пойду. Можешь хоть убить меня прямо здесь.
– Ну, зачем нам такие крайности? – он поднимается на ноги, морщась от боли. – Я просто выволоку тебя в одних трусах. Или без них. Народу будет предостаточно, без внимания не останешься.
Странная и весьма непредсказуемая машина – человеческий мозг. Прямо сейчас, среди осколков посуды и останков моей жизни, мне казалась, что будет не так страшно умереть, как появиться на публике, в чем мать родила.
На мне шикарный приталенный брючный костюм-двойка из нежной, снежно-белой ткани. Я сама выбрала его из бесконечно длинной шеренги одежды под чехлами с громкими именами. Брезгливости не осталось – если уж она так щедра, что с готовностью делится со мной своим мужчиной, то уж костюм для неё будет меньшей из потерь. Я обуваю ярко-красные лодочки на высоченных шпильках. Я стягиваю волосы в низкий хвост и делаю из них пучок. Fame fatale, говоришь? А по мне, так твой личный клоун, а потому я выбираю самый алый, самый кровавый оттенок из огромной коллекции помад – им еще ни разу не пользовались – и крашу губы. Больше из косметики на мне не будет ничего.