Я иду вперед, медленно обходя кучи мусора и ямы в асфальте. Справа от меня потянулась длинная цепь двухсотлитровых бочек. Я дохожу до тех, что почернели от пожара и вспоминаю Светку. Она осталась в прошлой жизни. Как и многое из того, что было до «Сказки». «Сказка» непривычно тихая и молчаливая. «Сказка» молчит и смотрит на нас. Сегодня тот день, когда «Сказка» разрешает нам просто побыть вдвоем – она не выкручивает руки, не заламывает шею, не учит уму-разуму. Она просто есть.
Я прохожу мимо цеха и смотрю в огромную черную пасть гигантских ворот. Я пытаюсь представить себе, как выглядело это место до того, как стать вытрезвителем опьяненных человеческой глупостью мозгов. Я представляю себе, как много здесь работало людей – они, как мураши, бегают по исполинским зданиям и о чем-то говорят, спорят, смеются, машут руками и доказывают свою правоту. Здание дышит, здание живет, здание пышет жаром, создавая внутри себя что-то нужное, ценное и полезное. Здесь громко, шумно, многолюдно и жарко. Здесь кипит жизнь.
Сейчас здесь только пустота и мрак.
Я прохожу мимо, потому что мне сюда не нужно. Я иду дальше. Максим думает, что я не догадаюсь. Но я точно знаю, куда иду. Я прохожу длинные вереницы домов, чьи стены давно забыли звуки человеческих голосов – люди бросили их, оставили умирать. Я иду мимо огромного длинного административного корпуса, где когда-то ни на секунду не замолкали голоса и трель телефонных аппаратов. Я подхожу к длинной пожарной лестнице и поднимаю голову вверх, пытаясь сосчитать ступени. Там наверху на шестом или седьмом этаже есть окно с выбитым стеклом. Там я пряталась, когда впервые встретилась со «Сказкой». Там Максим впервые обнял меня. Сначала я думаю вернуться и пойти по лестнице внутри здания, но потом вспоминаю, как там темно, и протягиваю руку к самой нижней ступеньке. Я поднимаюсь наверх и стараюсь не смотреть вниз. Я боюсь высоты. Добравшись до того самого окна, я натягиваю на ладони рукава кофты и забираюсь внутрь. Мои ноги касаются бетонного пола, и я слышу хруст стекла под ногами. Внутри все сжимается. Я распрямляюсь и поворачиваюсь.
Он сидит прямо на полу, прислонившись в голой бетонной стене спиной, и смотрит на меня. Я смотрю на него и не могу сделать шаг. Мне больно. Мы смотрим друг на друга и молчим. Как же все зашло так далеко? Как же мы довели до такого? Ему больно. Мне просто невыносимо.
– Посиди со мной, – тихо говорит он.
Я подхожу к нему и сажусь на пол рядом с ним. Я прижимаюсь к нему и чувствую тепло его тела. Он смотрит на меня и улыбается грустно, но от всей души.
– Как ты узнала, что я буду здесь?
– Не знаю, – пожимаю я плечами. – Просто знала и все.
Он кивает, а затем смотрит на свои руки и тихо говорит:
– Это был кабинет отца, – тихий вздох. – Он никогда не сидел там, где сидели «большие шишки». Ему с ними было до смерти скучно. Так он говорил.
Он замолкает, а я смотрю на останки прошлого и пытаюсь нарисовать себе картину того, как все было, когда было живым.
– Знаешь, а ведь люди его любили, – говорит Максим. Его губы растягиваются в быстрой усмешке. – Он был хорошим руководителем и справедливым начальником. Он умел говорить со всеми – от простых работяг до руководителей юридических отделов. Он мог сутками проводить время на заводе. Здесь он и провел большую часть своей жизни, все выходные и почти все праздники. Он всего себя израсходовал на то, чтобы его детище росло и развивалось. Он так любил свое дело, что это чувствовали все те, кто с ним работал. Все люди. Все, кто находился рядом с ним, невольно заражались его идеями. Он умел убеждать, умел уговаривать, умел заразить и очаровать, умел добиваться своего и гнуть людей. Но самое главное, что говорили люди – он умел слушать. Все кто знали его, считали его справедливым и честным. Они говорили – он из тех людей, что никогда не всадит нож в спину, – тут Максим начинает тихо смеяться. – Откуда же им было знать, что он не любитель всаживать ножи – он любитель резьбы по телу.
Я смотрю на него. Я безумно его люблю.
Он будто слышит меня и поворачивается ко мне:
– Куда ты пойдешь? Что будешь делать без меня?
Я молча мотаю головой, потому что не в силах выдавить ни слова. Я вот-вот зарыдаю.
Мой смелый крот, мой безумный король дворняг, мой повелитель отвергнутых и нелюбимых – я не буду жить, я буду существовать. Я буду дожидаться, пока уснет моя дочь, запираться в ванной, включать воду на всю мощь и что есть сил оплакивать нашу любовь! Пока кровь в жилах не свернется, пока не иссякнут слезы, пока боль не задушит меня и не превратит мою истерику в еле слышный хрип.
Я буду любить тебя…
Я чувствую слезы на своем лице. Мне все труднее дышать.