Подо мною расступался большой овраг, покрытый густой растительностью. Почти отвесно рассекая гору едва не от вершины, овраг переходил в широкое плато. При крайней незавидности моих тогдашних обстоятельств, мне не забыть всей первозданной прелести тех мест, как не забыть навеянного ими смутного волненья или таинственного страха. Впрочем, скорее, это чувство объяснялось усталостью и нервным напряженьем.
Сойдя до половины кручи, я замер в нерешительности. Хоть я намеревался во что бы то ни стало добраться до жилья, но сознавал, бесспорно: войти в долину до темноты означало самому отдаться в неприятельские лапы, ибо дозоры частенько располагались биваком вдали от основных стоянок, в доступной горной местности. Если ж, напротив, меня застигнет ночь, то в незнакомых мне горах я не найду ни верного пути, ни подходящего приюта. А в довершение всего непроходимым стал и сам овраг: массивные утесы, плоские и скользкие, нависли друг над другом на многомерной высоте, прикрытые глухим кустарником, произраставшим в их расселинах.
Пока я предавался невеселым размышлениям, мой взгляд упал на некое подобие тропинки или козьей стежки. Чуть ниже она взрезала склон оврага и огибала наизволок его хребты по обе стороны. Спустившись, я и вправду различил пастушью тропку, едва приметную по беспорядочным следам копыт. Решил пойти по ней, кто знает: вдруг набреду на хижину, и не спускаясь до низины. Осталось выбрать, по какой тропе идти. Наудачу я зашагал по левой. Осилив склон, взошел на гребень. Здесь меня ждала картина, отраднее которой в тот миг и не придумать. Цель тягостных, отчаянных скитаний лежала у самых ног: на удалении всего лишь нескольких ружейных выстрелов виднелся дом! Из печной трубы вилась взлохмаченная ветром струйка дыма и растворялась в волглой мгле. Нестройный тот дымок сам по себе, возможно, выглядел уныло, но мне он несказанно приглянулся. Воспрянув духом, я устремился к долгожданному пристанищу.
Оно расположилось на плоскогорье, столь крошечном, что более походило на приступок, зажатый со всех сторон хребтами. К плоскогорью нисходили два-три обширных склона. Дом окружало несколько усадебных построек. Он возвышался основательно, с достоинством, скорей напоминая фамильное поместье или замок, чем ферму. Здесь я наверняка найду приют и пищу, если, конечно, удостоюсь этих благ.
И впрямь: пока я поглощал тот краткий путь, недавний мой восторг прошел; теперь меня одолевали сильные сомнения. Многие в ту пору протягивали руку помощи бездомным странникам, в каждом из которых им виделся гонимый патриот. Однако такого рода помощь была сопряжена с немалым риском, а иногда грозила и прямой расправой. Судите сами: могли вооруженный незнакомец, чей внешний вид не вызывал особого доверия (я был заляпан грязью, и одичалое лицо покрылось густой щетиной), питать надежду на гостеприимство в глухих горах и под покровом ночи? Мало ли помимо истинных сынов отечества шныряет здесь предателей, лазутчиков, злодеев? Вполне возможно, что в доме жили лишь старики да женщины, которым уберечься удалось пусть не от всех, хотя б от слишком явных притеснений, чинимых завоевателем; на страх и риск они не покидали свой очаг. Коль так, то немощные эти обитатели при появлении моем скорей запрут засов. А что я в одиночку против накрепко закрытой двери?
Я выбрался из зарослей в решимости смягчить и тронуть их сердца, кем бы они ни оказались. Не мешкая, я пересек заброшенную пашню и яблоневый сад. Думал, кого-нибудь замечу и окликну, но у построек не видно было ни людей, ни живности домашней. Сумерки почти сменились темнотой, и все предметы различались смутно. Собаки в тех краях слывут презлющими, но почему-то ни одна не выскочила мне навстречу. Хозяева, наверное, успели запереться на ночь, замкнув и всех домашних тварей. Однако, проходя вдоль приусадебных строений — конюшни, риги или сеновала, — я не уловил ни звука. И все же дом был, несомненно, обитаем; тому свидетельство — дымок, который я приметил четверть часа назад.
Я подошел к изножью главного фасада. Мертвенно-бледный, он выступал из темноты. С фасада к дому примыкала широкая терраса; двойным уступом к ней поднималась лестница, а в глубине чернел парадный вход. Украшеньем балюстрады служили небольшие пирамиды, увенчанные каменными ядрами, — тому лет триста такие ставили едва ли не во всех помещичьих домах тех мест. На полу террасы сквозь щели в плитах я разглядел пучки крапивы или другого сорного растения. Сбоку от двери стена неловко обронила порядочный осколок штукатурки. На первый взгляд то был старинный дом, пришедший в запустенье.