Едва ли мне удастся описать его негодование. Хозяин был мрачнее тучи; взгляд полон бешеного гнева и лютой ненависти. Невыносимый взгляд. Прежде чем я успел пошевелиться, он бросился ко мне и, весь дрожа от ярости, схватил за руку. В неистовстве он дико скрежетал зубами. Ни разу мне не доводилось видеть подобного остервенения, почти нечеловеческого. Его свирепый вид наполнил душу леденящим ужасом. А это было лишь преддверие грядущей бури!
Когда, трясясь и запинаясь, старик заговорил, его слова вдруг полились с какой-то невообразимой легкостью.
— Сударь! — взревел он. — Я уж имел однажды случай указать на вашу вопиющую бесцеремонность. Ныне я во всеуслышание объявляю, что вы наглец, невежа и мошенник! Что ваши действия не выразить словами! Что... вы... вы... Вы незамедлительно покинете сей дом, клянусь! — и ну честить меня подобными любезностями.
Признаюсь, я готов был на него накинуться, но удержался по двум соображениям. Первое не делало мне чести: меня остановило присутствие собак. Увидев, как хозяин встряхнул пришельца, собаки грозно двинулись ко мне. Вторая, более достойная причина основывалась на чувствах уважения и благодарности, которые я продолжал испытывать к хозяину. И я безропотно сносил головомойку.
Тем временем старик, не церемонясь, толкал меня к двери. Я попытался его задобрить, измысливая небылицы о том, что заблудился в лабиринте комнат, но мой хозяин был не столь наивен, чтобы поверить в эти россказни. Мы вышли через анфиладу в коридор. Старик подвел меня к вершине лестницы и отпустил.
— Ступайте, сударь, ступайте сей же час, и да простит Господь вашу несносную назойливость! — сказал он внешне сдержанно, но оттого не менее зловеще.
Затем увлек меня с собой, и мы спустились в залу. Вместо того чтобы перекипеть, он все сильнее распалялся, хоть и держал себя в руках.
— Ступайте, ступайте же без промедления, — твердил он приглушенным голосом. Затем проворно сунул мне стоявшее в углу ружье и подтолкнул к дверям.
Теперь, однако, я, как никогда, хотел остаться и пребывал поэтому в немалом замешательстве. Ведь оставаться уместнее всего с согласия хозяина. Но, рассудив, что крайне странный способ, каким проник я в дом той первой ночью, вторжением едва ли назовешь (мне б не войти, когда бы этого не захотел хозяин), я преисполнился достойного смирения и обратился к старику в его же собственной манере:
— Извольте, сударь, я уйду (и я действительно шагнул к дверям), — но к вам, пришедшему на помощь незнакомцу в трудную минуту, я искренне питаю чувства благодарности и сохраню нежнейшие воспоминания об этом доме. И все же прежде постараюсь оправдаться, — прибавил я, — за то, что вы заслуженно назвали несносною бесцеремонностью или того похуже.
Все в том же духе, я с полной откровенностью заметил, что не вижу ничего предосудительного в моем желании пообстоятельнее узнать то место, куда меня забросила судьба («Вернее, ваше сумасбродство!» — прервал старик, зловеще усмехнувшись); а, во-вторых, он сам ни разу не препятствовал открыто моим передвижениям по дому.
Старик нетерпеливо выслушал мои резоны, ничуть его не тронувшие. Внезапно из долины донеслась ружейная пальба: там, видно, шла охота на такого же несчастного, как я, или заблудшую в горах скотину. Мы замерли. Довольно скоро залпы смолкли. В подобной ситуации они пришлись весьма ко времени. Прогнать меня из дома означало подвергнуть неминуемому риску; хозяин это понимал. С видом человека, который уступает по необходимости и знает, что незамедлительно раскается в своем великодушии, он заключил:
— Ну ладно, вот только как бы мне не пожалеть об этом! Однако, сударь, первая же выходка в подобном роде окажется для вас на самом деле роковой.
Промолвив это, хозяин удалился.
Ни много и ни мало: роковой! И все-таки я начал понимать: в речах хозяина напыщенными были лишь слова.
Я чувствовал себя на редкость неуютно. Заморосил холодный дождь, накрывший близлежащее нагорье. За ним угадывалась неоглядная долина, казавшаяся безмятежной. Стрелявшие, должно быть, отошли довольно далеко: глухие отзвуки ружейных залпов долетали с противоположной оконечности плато. Я понемногу успокоился.
И размышлял над утренней перипетией. Во пре со стариком я специально не упомянул о шкапе, хоть это и явилось бы моим полнейшим оправданием и вместе тягостным укором старику: тогда б его высокомерный гнев заметно поумерился. Но в интересах моих дальнейших разысканий я промолчал. Меня немало удивило загадочное поведение хозяина. Сначала, под покровом ночи, старик пытается проникнуть в мою комнату, а уж наутро готов прогнать меня из дома. Что за причина толкала старика? И почему именно ночью? Едва ли он намеревался причинить мне зло; будь у него на это веские мотивы, расправиться со мной он мог и по-другому. Явных доказательств его намерений пока что не было. Бесспорно, именно старик нажал на кнопку механизма потайного хода, но это не доказывало, что он хотел прокрасться в спальню. А если все же непрошеным полночным гостем был не он? Пустые домыслы! Ужели сами обстоятельства не выступали в роли доказательств? Иначе оставалось вновь предположить, что в доме существует загадочный жилец, скрывающийся от посторонних глаз.