Фамилия его была Шубкин…
Но сначала о той славе, которую я принесла и без меня уже знаменитой своими фельетонами «Заре». Ее сотрудники были правы: редактор Матушкина на самом деле завлекла меня, наобещала журналистского будущего: «У тебя явное и яркое журналистское будущее». А когда я, польщенная и сбитая с толку такими словами, ринулась в это будущее, она и впрямь ко мне быстро остыла.
В комнате было четыре письменных стола, и нас было четверо: Шубкин, я и две заведующие отделами — Любочка и Анна Васильевна. Любочка ведала отделом искусства, Анна Васильевна — сельским, Шубкин занимался фельетонами. Я же была придана Анне Васильевне, «брошена на село», по выражению Матушкиной. Она так сразу мне и заявила: «Тебя брошу на село. Ты себя не знаешь. Ты — самородок! Самостийный талант! Заведующая у тебя будет замечательный человек, жена нашего председателя исполкома, а ты внесешь в работу сельскохозяйственного отдела молодую струю». Я готова была с первой минуты оправдать все эти надежды, но Матушкина скоро забыла о своих словах, лицо ее при взгляде на меня стало меркнуть от недовольства, словно я подвела ее, и теперь ей приходится глядеть на меня как на свою ошибку. Анна Васильевна и Любочка, смеясь и переглядываясь, расспрашивали меня:
— И ты, значит, бросила своих целинников и завернула к нам?
Они нарочно ничего не хотели понимать, им нравилось, как я горячусь, объясняя:
— Никого я не бросала! Я вам говорила уже: я была при них командировочной, сопровождала отряд в совхоз «Русское поле». Привезла их туда и должна была вернуться обратно, в Новосибирск.
Иногда и Шубкин проявлял интерес к этим разговорам, поднимал голову от своих бумаг, какое-то время слушал нас. А потом откидывался на спинку стула, это был знак: он ждет, когда мы умолкнем.
Да. В тот день, когда судьба развернула меня лицом к редакции, я действительно должна была вернуться в Новосибирск. И тут на моем пути возникла Матушкина. «Послушай, славная моя, напиши статью про целинников. Мы дадим ее на первой полосе. Твою фамилию вынесем наверх, имя дадим не инициалом, а полностью». Я не все понимала из ее слов, но она предлагала что-то очень заманчивое. Я стала отнекиваться, но не категорически, а как бы набивая себе цену, вроде того что я с удовольствием написала бы, но когда? У меня и билет обратный уже на руках, и вообще нет условий поговорить с целинниками, вы-де видите, какой вокруг ажиотаж и сплошной митинг. Услышав про «сплошной митинг», Матушкина окончательно уверовала в меня: «У тебя, славная моя, имеется дар слова. Ты должна написать свою статью нестандартно, без единого штампа, ты должна написать эту статью, как письмо своему единственному любимому другу». У самой Матушкиной журналистского дара имелось самую малость, как потом я узнала, она написала в жизни одну-единственную статью о том, как провели свой выходной на лоне природы рабочие маслозавода. Заканчивалась эта статья благодушным авторским резюме: «То-то было весело, то-то хорошо».
«Напиши, славная моя, — продолжала меня уговаривать Матушкина, — у нас редакция — крошечка, всех всего семь человек, никого я не могла взять с собой. Кто в отпуске, кто позволяет себе болеть. А газета не имеет права выйти без освещения важных событий в районе. На сегодняшний день приезд целинников — событие номер один». На страницах всех газет в те дни, больших и малых, целина была событием номер один. Паровозы гудели, стлали свои дымки, устремляясь к Казахстану. Везли молодежь в новые края. Там была большая целина. А малая — почти в каждой сибирской области. Все бросовые, все залежные земли как бы переименовались, стали «нашей малой целиной». Такие залежи объявили целиной и в совхозе «Русское поле», а ребят с галантерейной фабрики — целинниками. Конечно, я хотела бы написать о них статью. Но с таким же успехом могла бы хотеть станцевать заглавную роль в балете «Жизель». Где я возьму слова? Да над моей статьей посмеется каждый, кто возьмет ее в руки. А Матушкина представить себе не могла, что кто-то не знает, как подступиться к статье. «Не затягивай», — говорила она при каждой встрече и грозила мне пальцем. Как будто я сидела, писала статью, да вдруг отвлеклась, стала затягивать. Я придумала, как от всего этого избавиться: будет машина в райцентр — сяду и уеду, сбегу от Матушкиной. Знала и то, что, если скажу ей правду: мол, не могу, не умею, — она этому не поверит, сочтет отговоркой.