Ежели моих подопечных схватят и живыми отправят в Англию как предателей, то вот что ждет их по решению вершащего свой суд короля, этого приверженца вековой справедливости и человечности. Людей выведут из темницы, свяжут и повезут на казнь в Тайберн или на Чаринг-Кросс. Их повесят на короткой веревке, но ненадолго, не до самой смерти. Потом веревку отрежут, а людей вновь потащат к длинному столу, где палач отрежет им детородный орган и выбросит на съедение собакам. В чреве только что снятых с петли сделают длинный разрез, и их кишки медленно намотают на штырь. И все это будет видеть несчастный, кричащий в агонии перед толпой злорадных подданных, которых королевские прихвостни будут тут же угощать апельсинами и сластями. Все органы по очереди будут извлечены из тела и сожжены, а если палач опытен и достаточно умел, то умирающий не сможет встретить смерть, пока не почувствует запаха собственной сгоревшей плоти.
Именно так я потерял около дюжины своих единомышленников, да и сам только Божьей милостью избежал предательской ловушки и плена, иногда имея в запасе для бегства всего лишь час.
Те, кому мы покровительствуем, стали изгоями своей страны, лишившись всех свобод и сохранив лишь право жить и дышать. Некоторые еще и сейчас скрываются в погребах и на чердаках, точно воры. Но они оказались нужны новой стране и новому народу, пропеченному на медленном огне грубой мощи и исполненных восторженной веры в практический идеализм и независимость.
В последнее время я часто вспоминаю, как сетует Данте в великолепном «Рае», Данте, который слишком хорошо знал, что значит страдать в изгнании:
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Марта сидела на пороге, обмахивая лицо влажным передником. Даже в этот ранний час жара переносилась с трудом, но дул легкий восточный ветерок, который обычно стихал только к середине утра. Марта смотрела на мужчин, которые шли по полям, разминая пальцами и пробуя на зуб зреющие зерна, чтобы определить время сбора урожая. Она вышла из дому, чтобы не столкнуться с преподобным Гастингсом, уже несколько часов молящимся вместе с Пейшенс, которая до сих пор не вставала с постели, хотя с похорон мальчика прошло уже несколько недель.
Визит пастора начался довольно мирно со стиха из Послания к Римлянам: «Если Бог за нас, кто против нас?» — но потом он перешел к Посланию Иакова: «Болен ли кто из вас, пусть призовет пресвитеров Церкви, и пусть помолятся над ним, помазавши его елеем во имя Господне. И молитва веры исцелит болящего, и восставит его Господь». И наконец бросил несчастную мать на угли «Второзакония», в котором несчастные грешники со всеми своими семействами, с малыми и старыми, низвергаются в преисподнюю.
Едва успев сойти с повозки, преподобный отозвал Даниэля в сторону и со значительным видом прошептал ему на ухо несколько слов — наверняка, решила Марта, советуя в подобающее время возобновить свои супружеские обязанности, чтобы, родив другое дитя, Пейшенс забыла то, что потеряла. Проходя мимо Марты по дороге в поле, Джон проворчал:
— Клянусь Создателем, я встречал пресвитерианцев повеселее этого.
Даниэль вернулся домой через неделю после родов и искренне горевал о смерти сына. Но сейчас его прежде всего беспокоила жена, которая лежала в постели и почти всякий раз отказывалась от еды и питья, не желая прислушиваться даже к нуждам двух живых детей. Ночами, несмотря на удушающую жару, Уилл и Джоанна залезали в постель к Марте, прижимаясь поближе, и Уилл все наматывал и наматывал на палец пряди ее волос, свивая из них тугие колечки.
Марту же беспокоила злоба, неизменно появлявшаяся в лице кузины, стоило той на нее посмотреть. Не то чтобы это была открытая враждебность, скорее, накатывающее раздражение, которое со временем могло перейти в ненависть: взгляды, полные упрека, разговор сквозь зубы, подчеркнутое молчание в ответ на вопросы. Особенно Пейшенс злилась, когда Марта и Томас оказывались рядом, словно их счастье, хоть и тщательно оберегаемое, каким-то образом оскорбляло память об умершем младенце. Мэри и Роджер уехали после похорон, и Марте казалось, что Пейшенс большую часть вины за смерть ребенка возлагает на нее.