Он ушел, а я подумал о том, сколько детей роялистов заплатили другим, бедным и незнатным, чтобы те воевали вместо них. И в тот момент мне показалось, что я готов броситься за Кромвелем в пучину моря, стоит ему только позвать.
Имя Кромвеля, как и его предводительство, вскоре стало знаменем наших побед. В июне 1645 года кавалерия соединилась с нашей пехотой в битве при Несби. Наши войска насчитывали тринадцать тысяч человек против семитысячной армии короля. Мы стояли друг против друга по обе стороны высохшего верескового болота, и небо над нами поднималось голубым куполом. Сильный северо-западный ветер трепал знамена и попоны позади нас. Я с другими копьеносцами занимал позицию на передней линии неподалеку от правого фланга и видел Кромвеля, сидевшего верхом, с лицом, светившимся свирепой радостью. Он пел псалмы и один раз даже рассмеялся. Его острые глаза нашли меня в строю, и, помахав мне рукой, Кромвель крикнул: «Помолился ли ты, Томас, о себе, а также и о своих врагах?»
Я кивнул, польщенный тем, что он обратился ко мне по имени прямо перед войском. Его нетерпеливый конь поднялся на дыбы, и, усмирив его, Кромвель продолжил свои поучения: «Никогда не забывай, что Бог призывает тех, кого любит более всего, исполнить самое трудное. Я всегда это помню, не забывай и ты!»
Он пришпорил коня. Как раз в этот момент принц Руперт пошел в наступление, и битва началась. И хотя принц первым разбил наши ряды, победа досталась Кромвелю, который захватил три тысячи пленных, в основном валлийцев. Через две недели их провели по улицам Лондона, кого-то повесили, а кого-то бросили в тюрьму. Но я уже не считал себя валлийцем, у меня не было иной родины, кроме той, где был Кромвель.
Генерал видел, как я управляюсь с пикой в битве при Эджхилле, когда я пронзил разом и коня, и всадника, словно насадил на вертел треску. Поэтому меня произвели в капралы и записали в армию «нового образца». Мы сражались и в городах, и в полях, а Кромвель делил хлеб и молитву со своими войсками. Для меня у него всегда находилось время — мне доставались слова поддержки, а если требовалось, то и наставления. Однажды он сам вручил мне молитвенник, который я потом носил под нагрудником кирасы, прикрыв, как щитом, свое сердце.
Его дух поддерживался Словом Божьим, и за ним мы шли, как сороки за ямайским канюком. Любой протестант, сражавшийся за короля, но пожелавший вступить в армию парламента, был принят как брат, независимо от рождения. Те же, кто принадлежал папистской породе, наново перековывались или сметались, как пыль.
Мы сражались до тех пор, пока король не был пленен и привезен в парламент как предатель своего народа. Даже находясь в тюрьме, Карл Стюарт плел интриги, заключая союзы с другими государствами, как католическими, так и протестантскими, брал у них деньги, оружие и людей, чтобы вернуть трон. Он предстал перед судом, полагая, что не совершил ничего дурного. Об одном он сокрушался: в свое время ему следовало сначала повесить диссентеров, а уж потом выводить их на чистую воду. Короля судили как обычного человека и приговорили к смерти. Подпись Кромвеля под приговором была написана самыми крупными буквами.
В 1649 году холодной январской зимой перед Бэнкетинг-Холлом начали строить эшафот, похожий на остов огромного зверя. Бригадиру строителей платили два шиллинга в день, чтобы он соорудил сцену, на которую должна пасть голова монарха. К доскам пола были прибиты веревки, чтобы привязать короля, если он окажет сопротивление. Однако королевский палач поклялся, что никогда не опустит топор на голову, носившую корону, так что народ мрачно ждал, когда же парламентские сами убьют Стюарта.
На рассвете 26 января я был вызван к Кромвелю в Вестминстерский дворец. Меня провели по лабиринту темных комнат, в последней из которых я увидел генерала, который, стоя на коленях, в одиночестве молился. Увидев меня, он поднялся и сделал знак подойти ближе. В покоях горела лишь одна свеча, но я разглядел пар, клубившийся у его губ, подобно седому туману над северным морем. Человек этот только что возносил молитву, но в его лице не было ничего, что свидетельствовало бы о наигранном благочестии, лишь ровное сияние во взгляде, как будто он долго-долго глядел на замок и вот сейчас нашел к нему ключ.