— А мы ведь знакомы, капрал. — Он окинул меня взглядом и, показав на рукав, продолжил: — Когда-то ты состоял в моей личной охране. На тебе такой же красный мундир, как тогда, но кажется мне, что подкладку у него поменяли. — Он приподнял одну бровь, и губы его тронула усмешка. — Да-да, подкладка теперь совсем другая.
В полночь перед утренней казнью меня разбудил наш полковник и привел нас с Робертом Расселлом в самый дальний двор внутри замка. Там нас ждали трое солдат кромвелевской армии «нового образца». Мы закутались в плащи, спасаясь от пронизывающего холода, и без факелов прошли в конец двора, к двери, закрытой на засов с другой стороны. После того как мы постучали, дверь открылась, и нас провели в подвал замка. Мы оказались в сводчатой зале, где горели тонкие свечи, и полковник на некоторое время оставил нас одних. Вскоре в залу вошли два человека в плащах с капюшонами, и я сразу же узнал в высоком человеке Кромвеля, а в том, что пониже, его зятя и соратника Генри Айртона.
Скинув капюшон, Кромвель заговорил:
— Мы проверили каждого из вас и пришли к выводу, что все вы люди непоколебимые — в своем рвении, преданности, мужестве и благочестии. Но здесь нет ни одного, чьи руки не были бы обагрены кровью. Включая меня. Мы сражались вместе, друзья, и Господь счел нас людьми достойными. Существует лишь одно препятствие, мешающее нам одержать последнюю победу, — это смерть одного человека. — Он остановился, подняв палец. — Человека, который самой своей смертью завтра даст нам вожделенную свободу. — Поднятый палец шевельнулся и по очереди указал на каждого из нас. — Но кто станет освободителем? Кто станет человеком, избавившим нас от тирана? Клянусь Создателем, я сам сделал бы это, если бы народ не подумал, что я поступил так из желания стать королем. — Повернувшись к Айртону, Кромвель взял у своего зятя несколько деревянных палочек. — Так пусть же решит Господь. Кинем жребий, как делали библейские пророки. Первый, кто вытянет короткую палочку, отрубит тирану голову.
В наступившей зловещей тишине каждый из нас ждал своей очереди. Кромвель еще раньше успел побеседовать со всеми нами по отдельности, спросив, любим ли мы Господа и Англию. И сейчас достаточно было посмотреть ему в глаза в тусклом свете, озарявшем залу, чтобы понять, что тот, кого любит Кромвель, станет его расплатой за совершенное деяние. Первый из нас дрожащей рукой вытянул палочку. Длинная. Такая же попалась и второму, и третьему. Оставались мы с Робертом. Из двух палочек Роберт вытянул короткую. Его лицо перекосилось, сначала от удивления, потом от ужаса. Немало соотечественников он положил в бою, но убить помазанника Божия значило сбросить на землю солнце, дав волю анархии, кровопролитию, и обречь себя на вечные муки.
Кромвель повернулся ко мне, держа последнюю палочку, и молча ждал, когда я возьму ее. Потом обнял меня за плечи со словами:
— Я молился, чтобы жребий пал на тебя, Томас. Мне часто снилось, что это будешь ты.
После таких слов я предложил, что, если потребуется, заменю Роберта на эшафоте. Вопрос о палаче был решен.
Мы поклялись молчать о том, что только что произошло, и вернулись в свои постели, где ждали первого луча солнца. Несколько часов я слышал тяжелое и прерывистое дыхание Роберта Расселла, готовившегося стать и спасителем, и злодеем для всей Англии, а значит, и для всего мира. На рассвете нас повели в Уайтхолл и спрятали в небольшой комнате неподалеку от Бэнкетинг-Холла, чтобы там дождаться начала казни. Карла Стюарта привезли во дворец утром, но не выводили на эшафот, потому что парламент срочно собрался, чтобы принять билль, навсегда устраняющий королевскую власть. Они только сейчас сообразили, что после убийства этого короля его сын когда-нибудь сможет попытаться получить отцовскую корону. Пробило два часа пополудни, когда король в сопровождении своего капеллана наконец взошел на помост перед тысячами людей, собравшимися посмотреть на казнь.
Мы с Робертом надели маски, но Стюарт сразу узнал нас. И понял, что раз Роберт стоит рядом с плахой, то именно он нанесет удар. Король держался со спокойным достоинством. На нем были надеты две рубашки, чтобы не задрожать от холода и не показаться трусом. К собравшимся горожанам и солдатам он обратился со словами, отвергающими все обвинения. Ни в чем не раскаявшись и продолжая считать себя монархом, он произнес:
— Я сменяю венец тленный на венец нетленный. — Потом, повернувшись к Роберту, спросил: — Как мне подвязать волосы?