С того дня я решил, что больше не буду никого убивать. Моя рана загноилась и никак не затягивалась, поэтому меня признали негодным к службе и отправили в Англию вместе с другими, чьи конечности не могли гноиться, ибо были отрублены ирландскими повстанцами или отрезаны английскими врачами. Вернувшись в Лондон, я узнал о смерти моей семьи. Уже три месяца как их не было на этом свете.
Прервавшись, Томас глубоко вздохнул, словно воздух стал реже, и плотнее прижался подбородком к голове Марты. Его пальцы крепко сжали ее тело, и она затаила дыхание, чтобы не дрогнуть под его рукой и не мешать рассказу.
— Моя жена, Палестина... — Голос Томаса прозвучал более хрипло, чем раньше. — Моя жена умерла ради человека по имени Лилберн, вождя левеллеров, которого бросили в Тауэр за то, что он выступал за права всех людей. Ходатайствуя за его освобождение, она бросила вызов самому Кромвелю прямо перед палатой общин. Схватив его за плащ, она призвала лорд-протектора к ответу за то, что он убил короля и заключил в темницу людей доброй воли. Можешь себе представить? Девчонка призывает к ответу человека, который тогда был сам как король. Ни один мужчина не решился поднять руку на лорд-протектора, а моя жена смогла. Господь свидетель, смогла. — Послышался короткий хриплый выдох, напоминавший смех, и в нем звучала гордость. Марту пронзило молнией ревности или близкого к ревности чувства, но она отогнала его, чтобы Томас, прижавшись к ее голове, не ощутил охватившего ее жара. — Жену и сына бросили в Тауэр люди Кромвеля. Подонки дождались, когда я уеду в Ирландию. Они только хотели попугать ее, чтобы она перестала обвинять Кромвеля в том, что он сам стал тираном, но Черный Пес пришел к ним, распространяя заразу своим зловонным дыханием, и они с мальчиком умерли в камере от этой тюремной скверны.
Марта попыталась высвободиться из объятий Томаса, чтобы посмотреть ему в лицо, но он только крепче прижал ее к груди. Ее лоб касался его шеи, поэтому она почувствовала, как напряглись жилы и стали сокращаться горловые мышцы, а его челюсть несколько раз опустилась и поднялась без слов, словно он проверял, хватит ли ему воздуху, чтобы продолжить свою печальную повесть. Протянув руку, Марта почувствовала, что его впалые щеки мокры от слез. Ладошкой она прикрыла его глаз, нежно погладила пальцами то место, где бровь была перерезана шрамом, и стала ждать, когда он снова заговорит.
— Я сломал хребет тюремщику, который держал взаперти мою семью, за что сам провел месяц в Ньюгейтской тюрьме. Из своей камеры я слышал крики мужчин и женщин, которых подвергали пыткам в этих застенках, что лишний раз свидетельствовало о том, кем стал Кромвель, — предателем, желающим обладать королевской властью во всем, кроме названия.
Лорд-протектор самолично заплатил выкуп за мое освобождение, но я снял свой красный мундир и сложил его в деревянный сундук. Ирландский кинжал, деревянная дощечка — напоминание о том, что мне пришлось стать палачом, — и даже записка на пергаментной бумаге, написанная Кромвелем собственноручно, — все это я спрятал подальше от любопытных глаз. Я стал работать кузнецом на Феттер-лейн и никогда больше не видел Кромвеля живым.
Томас отстранился и взял в ладони лицо Марты. Большими пальцами он погладил распухшие нижние веки. Марте не хотелось встречаться с ним глазами, ибо она хорошо помнила, как без разрешения залезла в дубовый сундук. Но теперь ей была известна история каждой хранившейся в нем вещи: полинялого красного мундира, странного кинжала и обрывка пергамента, в который была завернута дощечка. Ей стало холодно, и она задрожала.
— Я все еще вспоминаю своего сына и думаю, каким бы он мог быть, если бы остался жив. Для мальчика своих лет он был высокий и, как мама, любил музыку. Но он навсегда ушел от меня. Я горюю о нем, но все-таки не желаю оказаться там, где он сейчас. Пока не желаю. Пока... — Обхватив ее затылок, он прислонился своим лбом к ее лбу. — Дети умирают, Марта, как и все мы. Никто не знает, когда придет его час. Но мы пока что живем. Так что будь со мной и возьми от меня все, что можешь, как и я возьму от тебя все, что могу. И сколько бы нам ни было отмерено ходить по этой земле, мы будем держаться друг друга, отложив печали до тех времен, пока один из нас не покинет этот мир. Я не стану просить тебя быть моей, ибо ты стала моей, когда я увидел, как ты кричала громко и страшно перед разинутой волчьей пастью. Я никогда не буду пытаться укротить твой неистовый нрав, никогда... И буду чтить твою волю, как свою собственную. Что ты ответишь мне? Ты станешь женой солдата?