— Солнышко, маленькая, мама здесь с тобой, — зашептала я и вложила в слова капельку силы.
Соответственно, мои слова для нее ничего не значат. Она сама такая же ведунья, как я. С нее сила стекает, как вода с камня. Чтобы повлиять на нее нужен сильный колдун.
Марьянка продолжила орать не своим голосом мне в ухо. До хрипоты, до боли в горле. С широко раскрытыми глазами и застывшим ужасом на лице.
— Испуг? — спросила я ее бледное лицо. — Выливать надо.
Подошла к содержанке, попинала ее ноги и приказала:
— Воды нагрей, да свечи неси. Испуг дочке выливать буду.
На ней моя маленькая толика силы сработала. Ее потрясенное выражение лица изменилось и она споро бросилась греть воду в чайнике.
— А что это было? — бледными губами запищала Ульяна.
— Спусковой механизм — злоба и ненависть, — я подкинула дочку, но та не переставала орать. Она вцепилась в мои волосы и теперь перешла в хрип. — Проклял кто-то мальчиков род. По мужской линии передается.
— А как ты это поняла?
— Глаза его сказали. Воду не перегрей и тряпицу чистую неси.
Девушка бросилась исполнять наказ, а я приступила к своему делу. Мое сердечко дергалось от крика дочери, но я понимала что нужно все правильно подготовить, а иначе только хуже сделаю.
Дочку в таз поставила и сверху лить стала водицу теплую колодезную со словами:
— Как льется вода, так вылейся испуг
Из Марьяны, из ее очей,
Из ее речей, из ее кровей,
Из ее костей, с печени тезя,
Страху быть нельзя.
Уйди ты, испуг, на порог,
С порога пойди на восток.
На востоке — трясина, на трясине — кочка,
На той кочке, чертова дочка.
Она испуг заберет, в трясину заберет.
Слово мое — ключ. Замыкаю.
Дочка рот прикрыла и стала плакать, как обычно: со слезами и руками ко мне стала тянуться.
Но я продолжила. Силу свою всю в слова тайные вливая.
Взяла воск топленый в тряпицу и стала его мять руками над головой ребенка и обходя по кругу, формируя из него круг.
— Испуг-испуг, выходи из головы, из рук, из костей,
Из очей, из плечей, из речей, из жилок, из всего тела.
Ты испуг-испужище, темные глазищи, тебе не быть,
Головы не кружит, кости не сушить, Выйди испуг-переполох,
Колючий, злючий, студёный, ветряной, от дурного часа от черного глаза.
Слово мое — ключ. Замыкаю.
Марьянка плакать вовсе перестала и я взяла ее на руки, в полотенце завернув.
— Мама, — протянула она и уткнулась мне в шею.
— Поспи, Ладушка. Поспи, родимая, — поцеловала ее носик, личико и ручки.
Малышка уснула, а Ульяна бросилась все прибирать.
— Воду подальше за калитку вылей, — прижала свою крошку к груди и присела на лавочку.
Ульяна побежала избавлятся от колдовских атрибутов, а я села ближе к печки и неосознанно стала напевать колыбельную:
— Ой, лалю, лалю, лалю, я тебя качаю, сны яркие привечаю, а темные отгоняю. Ой, лалю, лалю, лалю…
В терем вошел бледный и потрепанный Радим. Он окинул взглядом светелку. Заметил меня. Его взгляд потемнел. Сделал пару шагов в мою сторону, будто хотел обнять, но отчего-то повернул на кухню. Через несколько минут вернулся с тазиком теплой воды и лоскутами.
— Дай, — нежно взял мою раненную руку.
Дала.
Он полотенце размотал, а рану стал промывать. Кровь с новой силой потекла из ранок. Он руку мне обмыл и туго лоскутами перевязал.
— Такие раны так просто не заживают, — тихо сообщила я.
— Прости, — понурил голову мужчина сидя передо мной на коленях.
— Когда он появился в твоем доме? — начала я свой распросс.
— Четыре года назад, — он обхватил руками свой заветный мешочек с песком и посмотрел на меня.
— В том что случилось, нет твоей вины, — устало улыбнулась мужу. — Такой оборот у него впервые?
Мужчина мотнул головой:
— К осени агрессивен. Часто забывает о том, что человек. Ночью воет на луну. Но никогда не кидался. Как только чувствовал злость — убегал и прятался. Я даже место для него соорудил, чтобы его никто не нашел, — честно отчитался муж и поцеловал мои пальцы на раненной руке. — Что я могу сделать?
— Сними мешочек, — заглянула ему в глаза.
Мужчина дрогнул. Взгляд отвел. Секунду посидел, поджав губы. Потом осторожно снял мешочек и с готовностью посмотрел мне в лицо.
Сила его колдовская как водопад хлынула в комнату. Затопила все, раздвинула стены, вдохнула аромат озона в воздух. На меня смотрело бушующее море, искрящееся пламя, рвущийся ветер и вздымающаяся земля. Неудержимые стихии сплелись во взгляде родном и наполнили меня своим превосходством и устрашающей мощью.
— Повторяй за мной, — вмиг охрипшим голосом зашептала я. — Траян — брат мой родной, направь силу мою к истоку.
— Траян — брат мой родной, направь силу мою к истоку.
— Заживи рану силой моей и не дай крови пропасть.
Мужчина не сдерживался, а говорил так как речь бежит. Сила его оплетала меня и заставляла сладко жмурится. Мышцы мои нервно подрагивали, а кровь сладко застывала от слов. Он питал меня собой.
— Все. Можешь надевать мешочек, — блаженный стон вырвался из моего нутра и всколыхнул пламя во взгляде родном.
Радим вздрогнул, уловив ответную реакцию моего слабенького дара.
На его лице появился интерес. Сначала слабенький, едва уловимый, но через миг он азартом вспыхнул в его взгляде.
— Можно? — он придвинулся ко мне и вжался в мое плечо.
Его губы были очень близко и я совсем обо всем забыла.
Теплое дыхание опалило щеку, а настойчивые губы в невинном поцелуе замерли на моих губах.
Его пламя встретилось с моим огоньком, его буря — с моим порывом ветра, его цунами — с моим ручейком, его землятресение — с моим спокойным полем… сила замерла, "присмотрелась", "попробовала" и переплелась. Как веревка вьется из многих нитей, так и наши силы закружились в едином порыве. Мой ручеек стал наполняться и вскоре стал рекой, а порыв ветра разогнался и принялся пригибать траву на спокойном поле к земле. Он наполнял меня, а я его.
Мы стали одним порывом, одним дыханием, одним сердцебиением.
Я впервые ощущала полное единение и мне казалось что тону от одного невинного поцелуя.
Внезапно завизжала дочь.
С выпученными глазами, она вновь перешла на утробный крик переходящий в свист.
— Испуг вновь надо выливать, — принялась я укачивать дочь. — Моих сил на это не хватит. Она тоже ведунья и моя сила для нее слишком слаба.
— Я могу помочь! — взволновано предложил колдун и… его сила хлынула, как лавина с гор.
Лавка подо мной треснула, накренилась и упала, едва не уронив меня. Вся посуда взорвалась тысячью осколками, дрогнули стекла в окнах, задрожал дом.
Отойдя от первого шока на показательное выступление, я сглотнула и посмотрела на вмиг притихшую Марьяшу. Она смотрела на Радима во все глаза и икала от переизбытка плача на сегодняшний день.
— В этом ритуале силу размеренно надо давать, — заикаясь, посмотрела в глаза Радиму. — Ты так не умеешь, навредить можешь.
Он посмотрел на мою перебинтованную руку. Явно намекает, что уже кое-что умеет.
— Ты не заживил раны, а лишь очистил мою кровь, чтобы не загноилось. На лечение надо силу умеренно подавать. Ты пока так не умеешь. Если хочешь, научу.
Радим резко встал. Надел на себя мешочек и подошел к разбитым черепкам.
— Митора в бане закрыл. Должен отойти, — не повернулся он ко мне лицом. — Завтра переведу его в его место.
— Ему нужен сильный колдун, чтобы проклятье снять. И живое тело молодого волка, — погладила я свою смолкшую дочь. Ее вновь клонило в сон. — Попробую поспать. И Ульянку наконец со двора пусти.
Мужчина повернулся с немым вопросом на лице.
— Она заглянула и тут же спряталась. Ты в это время рану мою обрабатывал и пальцы целовал, — улыбнулась я. — Ты ее смутил.
Радим улыбнулся.