Подошла к старикам.
Те сидят тихонечко и никого не трогают. Сипят во всю силу, что у них осталась.
— Что это ты делаешь, яхонтовая? — дедуля смотрит, как я бабулечек укладываю под одно одеяло.
— Жар от тела отпускаю, — честно призналась я, накладывая побольше сена им под голову, чтобы те не совсем лежали.
— Надоть под одеяло пуховое и чтобы пропотели, — дал он мне совет и улыбнулся, поплотнее закутываясь в свою телогрейку. — Дух злой надо из тела жаром выгнать!
— Лихорадка у них сухая. Не потеют, дедуль, — капнула еловым маслом с острым имбирем и пошла самогон доставать. — Надо в теле протоки открыть, чтобы недуг выходил.
Принесла настойку и дала бабулям и дедушке. Тот на радостях даже хекнул, когда выпил.
— Еще нальешь?
— Нет. Это надо от хрипов ваших и от жара. Вам можно, в отличие от детей.
Зоря уже отправилась девочек купать и в тереме было тихо. Слышался лишь страшный сип, который не давал самым слабым дышать.
В этой тишине я вспомнила про Трояна и обратилась к богу. Но то ли мои слова были тихими, то ли я недостаточно сильно хотела — чуда, как в прошлый раз, не случилось.
Вернулись девочки. Мокрые. Распаренные. Повеселевшие. Мы их кормить принялись. По лежанкам раскладывать. Знакомиться. Отварами отпаивать и косы заплетать. Лишь глубокой ночью мы вместе с Зорей к малышам вновь вернулись. Тела их мокрой тряпочкой обтирали, массажи делали.
— Веда, там у Левши и сестрички нет настолько больных, — она взглянула на безмолвное тельце мальчика на своих руках. — Мы их сюда всех принесли, чтобы к вам поближе.
И она посмотрела на меня с затаенной надеждой, будто могу одним словом излечить. Но… не я лечу, а силы и время. И вроде сила во мне есть, но ее лишь на наговоры, отвары и снадобья хватает, а не на людей. Увидев траву, почувствую для какой хвори она нужна. Сама Земля мне скажет где и что найти и как применить, но… человеческое тело для меня немо. То что отец — шаман сказывал — помню. Показывал — повторю. В остальном…
— Целебным травам подействовать нужно, — растираю маленькую ручку в своих ладонях. — Они ведь младше Марьяны, — всколыхнулось мое сердечко.
Так и просидели всю ночь: жар от детей отгоняя и курильницу меняя.
А утром, я нашла мертвого старичка в телогрейке. Он так и не снял ее и о помощи не попросил. Самым стойким из самых слабых казался. Пошел на двор, там и умер, возле крыльца.
Не смогла спасти. Не сумела.
Ждан пришел быстро. Позвал с собой Сморняну. Девочек будить не стали. Взяв лопаты, вышли за ограду из красных тряпиц. В сумерках откопали неглубокую могилу. Настолько неглубокую, что каждый из нас понимал — весна придет, труп всплывет.
— Сожгем, — прошептала, смотря на свои окровавленные руки.
Копать морозную землю было очень трудно. Ни у меня, ни у Сморняны сил таких не было. А бедный Ждан в одиночку до завтра будет лед колупать.
— Дров придется много тратить, — мужчина посмотрел в сторону поваленного домика. — Девки, проверьте, есть там что ценное? Там сожжем.
Вскоре в темноте пасмурного дня разгорелся пожар, пожирающий первое тело. А возле журавля, который мы условились использовать, как место сообщения с Кондрашовкой, поставили первый небольшой деревяный крест.
Первая смерть. Первый покойник.
30
Пропахшие гарью мы вернулись к нашим теремам. Сморняна в свой, я к девочкам. Зоря уже покормила всех кашей. Подоили и прибрали за коровой с сестрой успели. Девица молчала. Видела мои руки, которые я постаралась отпарить. Понимала, что старичка больше нет. Но распросов не устраивала. Умная растет.
Вновь пошла проверять самых маленьких, оставив старших на сестру. Поняла, что если их не напоить, то они тоже отправятся за дедулей. В течении прошлой ночи лишь три ребенка хорошенько пропотели и сейчас выглядели немного лучше. Дала им горький отвар, но видимо они очень сильно пить хотели — проглотили не поморщившись. Подумала о еде, но накормить их кашей не получится.
Надо попробовать.
Взяла небольшую порцию наваристой крупы. Добавила туда кипяченую воду с сахаром, пропустила сквозь сито. Получился жиденький сладкий кисель. По маленькой капельке стала спаивать жижу ослабленным детям. Три ребенка даже глотать пытались, что несомненно меня радовало, а вот четвертая девочка…
— Веда, а ты хорошая ведьма? — откуда-то передо мной появилась одна из старших девочек.
Я вчера со всеми знакомилась. А у этой глаза приметные — зеленые и волос русый. Как же ее зовут?
— Была бы плохой, заманила бы всех и съела, — шутливо клацнула зубами, растирая едва живую малютку на своих руках.
— Сестрица Зоря сказала, что боги тебя слышат, — она подсела ближе и стала повторять за мной. — Интересно, что они говорят? Наш бог молчит. Но мама продолжала ходить в церковь, да же когда папу из деревни забрали.
Ей интересно? Или она пытается занять себя чем-то?
Дети пришли не избалованные. Старшие все время помогают. И готовят, и младших кормят, и играют с ними, и даже за водой бегают для бани. Они сами распределились на группки и начали ходить за взрослыми. Хотя, сестры всего на два года старше некоторых "младших".
— Мои боги говорят. Каждый в свое время, — я опустила взгляд и вновь попыталась влить навар. — Сейчас властвуют те кто и говорить не любит, и от людей лишь предательство видел.
— А живут твои боги где? — забавная девочка не отстает. Детей пеленает так споро, будто у самой уже семеро.
— Мара — богиня перерождения и нового начала, живет за рекой Смородиной. Пройти к ней можно лишь через Калинов мост. Сторожит ее чертоги трехглавый змий.
— А у богов есть мамы и папы? — отчего она пристала? И смотрит так завороженно, будто я ей сказ сказываю.
— Морена дочь Велеса и богини Лады, — подозрительно разглядываю прибавившихся к нашей беседе девочек.
— А это тоже плохие боги? — писклявый охрипший голосок раздался из небольшой толпы.
— Нет хороших или плохих богов. У каждого из них есть свое предназначение в которое они вкладывают силы.
— Но Мара ведь убивает!
Детские пытливые умы… и ведь не объяснишь им, как взрослым. И прогонять не хочется. В это мгновение я боюсь тишины. Одиночество меня раздавит, вырвет свет надежды, который помогает мне держаться. У меня на руках живая тряпичная кукла, которую я скоро могу отдать огню. Мое сердце материнское не выдержит этого.
— Мара берет человеческую душу, чистит ее от тяжких мыслей и несет в следующее живое существо. Сейчас я — женщина, человек, а после смерти могу стать лошадью, — попыталась объяснить что такое перерождение.
— И как вы будете жить тогда? Лошадь тоже будет колдовать? А голова у вас та же останется? — посыпались вопросы со всех сторон.
— Ой, а у меня дома кошка жила дюже умная! Знала, когда и куда можно пойти посидеть и где покормят, и к младшим мурлыкать приходила.
— А у меня во дворе петух сам на кладки яиц показывал!
— А я… А у меня… А вот…
Защебетали резвые птички, позабыв о своем недуге. Такой гомон в тереме поднялся, что две старушки проснулись. Но они не ругали детей, а засмеялись.
Мне самой на душе легче стало, будто я дышать вновь научилась.
— Веда, — отвлекла меня Зоря. — Ты хотела к золотарю идти. Он проснулся.
Отдаю детей на попечение сестрицы и с тяжелым сердцем направляюсь в предбанник, в котором разместили глупца.
Идти тяжело. Еще тяжелее нести нужные мне инструменты и настойку. Сердце трепещет, будто пойманная в силки птичка.
Смогу ли я сделать, то о чем задумала? Хватит ли у меня духа?
А на улице дети бегают. Пацаны в снежки играют — всю душу на распашку. Совсем недавно от жара сгорали, а сейчас вообще забыли о хвори. Младшие за старшими хвостом бегают. Стены снежные возводят за углы терема прячутся. Писк, визг, ор, смех — ожил закуток, который под смерть был отдан.