Выбрать главу

Я стояла зажатая мощной силой колдовской, как маленькая мышка в лапах кошки. Но не боялась, а от счастья переполнялась. Глазами за блеском звезд следила, а щеками морозные укусы ловила. А мужчина сжимал меня, будто в себя погрузить хотел. Дышал тяжело в мою шею и надышаться не мог.

Теплый. Ласковый. Дорогой.

— Люба, — простонал он, будто из сердца боль выдирал. — Ведьмочка моя, — его губы стали осторожно покрывать лицо.

А я плавилась. От любви. От осознания, что не посмотрел на заразу падучую. Не побоялся хвори в лицо посмотреть. Пришел как только понял, что потерять мог. Не посмел стоять в стороне, когда его сила мне была нужна, как вода.

— Радимушка, — простонала я, впиваясь в его волосы, перевитые ремешком.

— Что же ты, родимая, — он трогал меня, будто хотел проверить, не мерещусь ли. — … совсем с жизнью не дружишь? Во тьму… К Маре в гости… Меня не слышишь… Одиночеством резанула… Болью захлебываться заставила… Дышать не мог, пока тебя не увидел.

Его сила волнами пробивалась. Окутывала меня. Заполняла. В жаре купаться заставляла. Не жалел он колдовства своего — все мне отдавал. Наполнял. Холод из мышц прогонял.

Счастье. Счастье. Счастье.

Это счастье, когда тебе в любви признаются. Но еще лучше, когда осознают, что жизни нет без пары.

— Не ушла бы я от тебя, — легкими поцелуями осыпаю его шею и не могу оторваться. — Нашел бы меня. Дозвался. Вернул. Указал бы мне верный путь. Радимушка. Родненький. Радушко.

Лунная, лунная ночь. Теплая. Таинственная. Лукавая. В тепле предбанника, скрыла она наши нежности и ласки. Не могли мы унять свои истосковавшиеся сердца простыми словами. Одиночество прогоняли теплом тел, жаром движений, стонами страсти.

Под утро ушел мой родной колдун. Иначе его староста на вилы бы посадил за неповиновение наказу. Ослушался Радим для меня. И дальше бы не подчинялся. Но я его уговорами взяла. Нравилась мне эта деревня. Кондратий умный и жена его хороша. К людям я уже привыкла и покидать место не хотела. Убедила мужа, что скоро сама домой вернусь. Все детки на выздоровление пошли, хворь победили. Попросила им место в деревне найти и занятие придумать. Пообещал со всем разобраться и в темноту ушел.

А я утром не могла поверить, что Радима видела. На снегу не было никаких следов мужских, да и за деревней не виднелся лошадиный шаг.

Примерещился?

Но я ведь чувствовала его тепло и видела блеск его бездонных глаз. Силой его напиталась, так что едва не свечусь, как свечка.

Решила за дела с новой силой взяться. Хлеба напекла, кашу сварила. Травы перебрала. Курильницу поставила.

Девочки проснулись. О здоровье моем спрашивали. Говорили, что я неделю холодным потом обливалась и что-то страшное шептала. Детям тоже худо было, будто я их за собой тянула. А потом, будто отпустило всех. Вслед за мной и ребятки задышали. Поняли тогда девки, что я своим телом решила маленьких спасти. Одну только не смогла. Ее уже сожгли.

— Не я Мару от деревни отвадила, — покачала головой. — Чистая и светлая душа девочки была откупом для всех.

Но не слушали меня люди. Считали, что я своими силами хворь, да беду отвела. Ведой все вежливо кликали. При встрече улыбались. Кланялись.

А Левша…

Сморняна к золотарю душой тянулась.

Обхаживает его. Кошкой вьется. Что требует делает и глаза у нее счастливые, таинственные.

— Семислава, — однажды позвала она меня. — Я спросить хочу, что надобно сделать с теремом, чтобы мой Витор мог там жить и не чувствовать себя обделенным?

Засмущалась женщина, стоило только вопросу с губ сорваться. Взгляд отвела. Руками подол затеребила.

— Скажешь мне? Или молчать будешь? — норовисто впыхнула девица.

Улыбнулась ей. Поняла, что не ради себя спрашивает, а для мужчины своего. И не у меня помощи просит, а у Радима через меня. Ведь я не буду ей крыльцо и полы перебирать в доме.

— Радиму скажу чтобы пороги в доме тебе убрал. И коляску, как для детей, но взрослую соорудим, — пообещала красной.

Кивнула мне довольная вдова. Минуту постояла и аккуратно, будто боялась что я ее застращаю, достала перстень золотой.

— Витор сказал что это плохая, не аккуратная работа, сделанная на коленке. Но… мне очень нравится, — ее глаза сияли миллиардами звезд и от меня она ждала понимания.

— Прекраснее, я еще не видывала, — честно ответила ей.

Зарделось ее лицо. Улыбка до ушей расплылась. От переполняющих чувств, она закружилась, забыв что мы должны сдержанными быть. Не стала ей ничего говорить. Сама понимала, как трудно просто дышать, когда эмоции кричать просят. И как ноги невесомыми становятся от крыльев счастья.

— Рада за вас. Помоги вам боги, — обняла свою подругу. — Коли так, то пора возвращаться. Беду мы побороли, а счастье в дали от дома не бывает.

34

Тридцать семь человек. Всех надо прокормить и одеть. Для всех нужно место сыскать в Кондрашовке. Каждому занятие найти и опекунов. Надеюсь, деревня с таким наплывом справится. Хочется верить в то что… Запасов хватит еще на сорок человек.

Такие думы посетили мои мысли.

Решила снять красные повязки с ограды. Ни одна я пожелала убрать опасный цвет с глаз. За мной прибежала Леля с младшим братом Ладом. Мальчишка очень быстро носился по сугробам и срывал тряпицы. Он часто падал, но поднимался и несся дальше. Я едва поспевала за ним. А Леля старалась не отставать от меня.

Вот мы и вышли к журавлю. Возле колодца было чисто. Утоптанный снег множеством ног, радовал меня. Это означало, что мы хоть и были на карантине, но нас не бросали. Следили. Наблюдали за развитием хвори. Без явного контакта, но давали понять, что они рядом.

Странная деревня Кондрашовка. Они все делают вместе. Провизию закупают на всех. Дома строят всем селом. К ярмарке готовятся не делясь на семьи. С бедой то же решили всем честным людом бороться.

Что ж, у них получилось. У Нас… Ведь я теперь, тоже Кондрашовская.

— Леля, — позвала девицу. — Хотите с братом со мной жить?

Девушка замерла на пару секунд. В ее глазах отразились неверие, шок и надежда. Она посмотрела на семилетнего мальца и тряхнула головой.

— А можно?

— Можно, — улыбнулась красной. — А теперь, пошли собираться в дорогу. Завтра за нами приедут.

— Угу, — она радостно подпрыгнула и сама вперед побежала, забыв о том, что недавно за спешку брата своего отчитывала.

На "шее" журавля висело белое полотно — знак чистоты и солнца. Мы победили. Очистились от хвори.

Собрались взрослые в предбаннике: я, Ждан и Сморняна. Стали думать, как с детьми поступить, чтобы все по чести было. Справедливее всего было поселить в одном месте и растить там. Так в городах приюты устроены. Но мы с Левшой были против: как это так дети без семьи будут. В чужом доме может и непривычно, но там хотя бы традициям и уважению научат. Как отношения между старшими и младшими строить, как муж к жене относится — это важно для будущего.

— Мое дело предложить, — махнул на нас Ждан. — Только надо, чтобы все жители так думали и детей по домам разобрали и не оставили кого в стороне.

Сморняна быстро посчитала сколько у нас теремов. Оказалось, что можно по одному ребеночку взять и еще место останется. Но тут я вспомнила о малоимущих и многодетных — там с неохотой лишний рот возьмут. Свои бы прокормить, а тут чужой желудок. К тому же навязанный. А с учетом того, что мы уже знатно запасов потратили, у остальных сейчас не лучшее время.

— Я троих ребят себе возьму, — заявила Сморняна. — Они к Витору в ученики хотят. Понравились его старые работы. Потренируются с железом и инструменты подберут нужные, а потом и до золота недалеко.

— Брата с сестрой я к себе жить позвала. Авось, и остальных так же расселим, — бодро улыбнулась Ждану.

Тот брови нахмурил. Губу закусил и выдал:

— Так вы ж взрослых берете. Никто из вас детей и стариков немощных не приютил.

Замолчали мы со Сморняной. Совестно стало. Взгляд отвели. Вот какова чужая беда бывает — тяжелее собственных дум.